— Замолчи! — взорвался Яган. — За такие песни тебе смолы надо в глотку налить! Хулитель! Пустобрех!
В ответ Головастик затянул другую песню, посвященную непосредственно Ягану и почти сплошь состоящую из неприличных слов. Лишенному поэтического дара Ягану не осталось ничего другого, как швырнуть в певца пустой корзиной. Чтобы утихомирить обоих, я потребовал тишины и, отбивая такт рукояткой топора, грянул во всю силу легких:
— Вот это да! — Восхищению Ягана не было предела. — Вот это песня! Не хуже, чем марш гвардейской дружины! Неужели сам сочинил?
— А кто же ещё, — скромно признался я.
— Вот если бы её на Настоящем Языке можно было спеть! — мечтательно сказал Яган. — За такую песню никакой награды не жалко.
— Нет ничего проще! — опрометчиво согласился я (вот уж действительно — черт попутал!), и те же самые куплеты были исполнены на Настоящем — то есть на моём родном Языке.
Хотя у меня и создалось впечатление, что публика ровным счётом ничего не поняла, успех превзошёл все ожидания. Даже в холодных, всегда равнодушных глазах болотника промелькнуло нечто похожее на интерес. А уж про Ягана и говорить нечего! Примерно такая же реакция должна сопровождать Второе Пришествие, если оно когда-нибудь состоится: пылкий энтузиазм верующих, прозрение колеблющихся, страх безбожников.
— Откуда тебе Настоящий Язык известен? — поинтересовался Яган. Не знаю, чего в его вопросе было больше — восторга или подозрительности.
— Отец когда-то научил.
— А он, случайно, не Отступник?
— Не знаю. — Такой поворот беседы совсем не устраивал меня. — По крайней мере, он про это ничего не рассказывал.
— А сейчас он где? — не отставал Яган.
— Пропал, — соврал я. — Может, в Прорве давно…
С великим сожалением Яган заметил, что нам здорово не повезло. Ах, почему мы не встретились раньше! Какая польза была бы обоим. Он с моей помощью мог бы стать Душевным Другом, поющим о трех вечных стихиях (как я догадываюсь, это что-то вроде должности придворного поэта или министра культуры). Да и я бы не прогадал. Не колодку бы сейчас таскал, а офицерские трусы, возможно, даже с орденами.
Я, в свою очередь, поинтересовался, отчего такая несправедливость: песни мои, а Душевным Другом будет он.
— Кто же тебя Душевным Другом назначит? — искренне удивился Яган. — Душевный Друг — должность, и немалая. Тут и происхождение соответствующее требуется, и связи, и заслуги, да и провинность на тебе немалая должна лежать!
— А провинность-то зачем? — настал мой черёд удивиться.
— Ты меня когда-нибудь до смерти уморишь своими вопросами. Ну что тут непонятного? Кто же тебе доверять будет, если ты ни в чем не провинился? Кто начальником над тобой согласится быть? Попробуй найди на тебя управу, коль прошлой вины нет. А если, скажем, твой смертный приговор у начальника в мешке лежит, ты изо всех сил стараться будешь. Потому как знаешь — чуть что, тебя за ноги и в Прорву. И все по закону. Никто не придерется. Мне, считай, повезло, что я до того, как сюда попал, всего вечную каторгу имел. Ещё только собирался большое злодейство учинить.
— А в колодники тебя за что упекли? — спросил Головастик.
— За ерунду. Я жабу съел.
— Не понял? — вырвалось у меня.
— Жабу съел! — прокричал Яган мне в ухо. — Ты что, глухой?
— Съел, а дальше?
— А дальше ерунда получилась. Сам ведь знаешь, что жаб есть строжайше запрещено. На это дело специальный указ имеется. Но на самом деле их все жрут, будь здоров! Главное, не попадаться. Вот собрались мы однажды с приятелями, поболтали. Потом гляжу, жабу несут. Да такую аппетитную! Ну, думаю, свои все кругом, чего бояться! Дай не в первый раз. Лапку даже не успел обглодать — стража вваливается. Все сразу на меня показали. Приятели, называется… Наверное, специально подстроили…