— Все это так, — согласился с доводами Долинина Цымбал, — но все–таки я должен уйти вместе с отрядом. Кроме всего, у меня же и личные счеты с немцами, я вам говорил когда–то. — Он коснулся рукой своей черной повязки.
— А у меня разве нет с ними счетов? — воскликнул Долинин. — Они мне район разорили, и какой район! Вместе придем в Славск, рано или поздно за все посчитаемся.
Для меня это может оказаться поздновато. — Цымбал отошел от окна и присел к столу.
— Рамникову, думаю, на первых порах председателем колхоза поставить, — не давая ему задумываться, продолжал Долинин. — Она же и агроном будет. Народ соберем со всего района. Механиком и директором МТС поработаете вы. Только бы с места стронуться! А разгон наберем — нас не остановишь. Ну как, по рукам?
— Товарищ Долинин! — Цымбал снова поднялся на ноги. — У вас жена есть?
— Есть, — ответил Долинин с недоумением.
— Простите за нескромность, а где она?
— Возле Свердловска, на Урале. Выехала из Славска со школой. Она заведовала учебной частью. А дочка с интернатом еще в Ярославле, никак не съедутся. Видите, разбросались по всему Советскому Союзу.
— Вижу. — Цымбал потупился. — Но это все–таки не то. Я вам сейчас скажу, товарищ Долинин, такую вещь, которую бы не должен говорить, да и не должен бы знать. Узнал случайно.
— Зачем себя принуждать, — попытался остановить его Долинин. — Если нельзя, то и не надо.
— Нет, надо. Вам сказать непременно надо. Я не хочу, чтобы мой отказ остаться вы расценили как каприз, как страх перед трудностями. Нет. Я тоже коммунист, я не зарывал в землю свой партийный билет, в каких бы переделках ни был, хранил его всегда на груди. Не в капризах дело. Вот я вам что скажу… — Цымбал явно волновался. — Я вам скажу, чего никто не знает, кроме, конечно, тех, кто ее туда посылал… Даже товарищ Солдатов не знает… Там, в общем, моя жена.
— Где там? — спросил Долинин.
— У немцев.
— Ну, это очень горько! — посочувствовал Долинин.
— Это, простите, не горько. Это страшно. Вы, наверно, меня не поняли. Она не в плену, не в оккупации. Она работает переводчицей в каких–то немецких частях. Она отлично знает немецкий язык — преподавала его в старших классах, когда мы жили возле Волосова. Она тоже коммунистка и ведет разведку в самом пекле. Больше полугода ее зовут уже не Екатериной Михайловной Цымбал… Встретились как–то осенью среди Гатчинского шоссе, мчалась одна в колясочке на немецкой лошади, поговорили минуту, озираясь по сторонам. Узнал от нее вот это кое–что, и только.
— Так где же она — в Волосове, в Гатчине, в Славске?
— А уж теперь и я не знаю где.
— Ну и чего же вы хотите? Быть поближе к ней? Своими хождениями вокруг нее вы ей не только не поможете, а скорее всего еще и навредите.
— А я и не собираюсь ходить. Но если что случится с ней, тогда!..
— Понимаю: месть? Эх вы! — сказал Долинин. — Неужели без вас наш народ этого не сделает, не отплатит гитлеровцам за все муки наших людей! Вот что, — теперь я разговариваю с вами как партийный руководитель: вы обязаны остаться здесь. Это вам партийное поручение. Что касается тайны вашей жены, это тайна не ваша и не моя. Она — государственная. Пожалуйста, больше никому об этом не рассказывайте.
Цымбал сверкнул серым глазом, не сказал ни слова и вышел.
Через минуту, взглянув на часы, вышел из дому и Долинин. Он пошел в райком, где его уже ждала вызванная Варенькой Маргарита Николаевна. Она долго отказывалась принять на себя руководство колхозом, сердилась, говорила: «А разве агроном там не нужен? Почему непременно я должна быть председателем?»
Этот день был днем сплошных уговоров и отказов. Только Варенька с готовностью согласилась провести учет колхозников, оставшихся в районе. Ей давно надоело сидеть, за канцелярским столом, она была готова на любое дело, лишь бы не возиться с бумагами.
Разговаривал Долинин по телефону и с облземотделом, просил семян. Там тоже почти отказали, — ответили уклончиво, ищите, дескать, главным образом у себя, но кое–что сделаем и мы…
Во время этого разговора зашел начальник милиции. Терентьев интересовался ответом секретаря обкома по поводу их плана. Два последних дня он провел с Курочкиным на фанерном заводе, распутывая какую–то сложную кражу столярного клея, и еще не знал о тех изменениях, какие произошли в планах Долинина.
— План? — сказал ему Долинин. — Примут план. Но только план весеннего сева.