— Правда? — спросила она обрадованно. — А вы случайно не моряк?
— Я доменщик.
— Это вот там? — Она кивнула в ту сторону, где в цветных желто–рыжих дымах над морем стоял Металлургический.
— Там.
— У доменных печей трудно работать?
— Когда начинал, в свое время, еще когда горновым был, трудновато приходилось с непривычки. А сейчас — как всякая другая работа. Только интересней других.
— Неужели интересней? Чем же?
— В старину, в далеком прошлом, о такой работе сказки складывали, она казалась колдовством — из земли железо делать! А печь? Вы никогда не видели доменную печь?
— Только вот так, издали. Там, наверно, жарко возле нее, дымно…
— Бывает и жарко. И очень. Но привыкаешь. Пришли бы вы к нам, посмотрели.
— Приглашайте. До первого сентября, пока каникулы. Приду.
— А вы где учитесь?
— В медицинском, на четвертом курсе.
— Через год — доктор?
— Что вы — через год! Я только перешла на четвертый. А всего у нас шесть лет учатся. Страшно подумать — еще три года сидеть за партой! Надоело, если бы вы только знали. Десять лет в школе, три уже здесь, в институте, это тринадцать, а будут и все шестнадцать. Четверть жизни в зубрежке.
— Я проучился одиннадцать лет. Семь в школе, четыре в техникуме, да и то в вечернем, днем работал.
Андрей говорил бы и говорил, слушал бы и слушал. Рассказал бы ей всю свою жизнь, за все двадцать четыре года; выслушал бы всю ее жизнь. Разговор захватывал его, казался ему самым интересным из всех, какие только бывали у него до сих пор. Они плыли и плыли в море, не увидав, что давным–давно вышли за линию самых дальних, наисмелейших лодок, не заметив, что холмы, на которых лежал город, уже уходили в лиловую предзакатную тень.
— Как вас зовут? — спросила Капа.
— Андрей, — ответил он смущенно. — Простите, что не представился. Андрей Ершов. Мне казалось, если я ваше имя знаю, то и вам мое известно.
— Вы знаете мое имя? — удивленно спросила она.
— Наполовину, не полностью. Вас называли Капа.
— А полностью — Капитолина. Сначала я очень переживала из–за такого имени. В школе. Теперь привыкла, даже нравится.
— Мне тоже нравится.
— А все–таки от кого вы его слышали?
Андрей рассказал о том, как сидел он позади Капы в кино, как шел следом по аллеям сада и невольно прислушивался к ее спору с подругой.
— А что, разве я была не права?
— Насчет Ромео и Джульетты, которые бы ванночку покупали, это у вас получилось здорово.
— Правда? Вы согласны со мной? У нас принялись изображать любовь так, что в ней не стало красивого, высокого, любовь потеряла свое самостоятельное значение. Понимаете? Самостоятельное. Некая увертюрка перед семейной жизнью — и все. Даже и необязательная. Некоторые авторы прямо, без всяких предисловий, подымают занавес этой семейной жизни и всякие совместные домашние дела называют любовью. Любить у нас стало непременным только для того, чтобы жениться.
— Но ведь, кажется, и раньше так было? — с улыбкой сказал Андрей. — Всегда, во все времена.
— Ах! — Капа оставила весла. — Никто меня не хочет понять. Я говорю о большой, красивой любви, которая ведет, человека — все равно, мужчину или женщину, — на подвиг. Которая зажигает в нем огонь таланта, творчества, благородных чувств. За которую не заглядывают, как за дверь в спальню, — что–то там будет? Простите, что грубо говорю, уж такая я есть. Знаете, — сказала она, спохватываясь, — смеркается. А мы километрах в пяти от берега.
— Думаю, что не в пяти… — Андрей прикинул глазом расстояние. — Чего доброго, и больше. Ну ничего, не бойтесь, ветра нет, доберемся. Давайте–ка я сяду на весла. Хватит вам тренироваться.
— А я и не боюсь, — ответила Капа спокойно, отдавая весла и пересаживаясь на корму. — Не то что на лодке, я бы и вплавь добралась до берега.
— Так хорошо плаваете? — Андрей поворачивал лодку кормой к морю.
— Отец с восьми лет учил.
— Он кто у вас?
— Партийный работник.
Стучали весла в уключинах, Андрей греб ровно и сильно. Никогда еще катание на лодке не было ему так приятно, не приносило такой радости. Смеркалось все больше. Он видел только силуэт Капы на корме. Он уже не различал ее поднятых в споре бровей, ее чудесных больших серых глаз, ее беленькой короткой стрижки. На металлическом фоне еще слегка отблескивающего моря проступали только линии ее откинутой головы, тонкой шеи и округлых плеч.
— Вы женаты? — спросила Капа.
— Что вы! — воскликнул он.
— А почему — «что вы»? Двадцать четыре года, специальность, самостоятельный заработок… Вы сколько получаете?