Тут этот итальяшка дунул в свою трубу — вах-вах, — как бы говоря: «Вот как должны выглядеть настоящие бенгальские огни».
«Ну и ладно, — сказала мама. — Пусть их бенгальские огни больше, но давай запустим несколько петард и посмотрим, как им это понравится».
Мы зажигали петарды одну за другой и подкидывали, а они ярко вспыхивали и горели, пока не падали в воду. Малышня в «Двенадцати соснах» все это просекла и подняла крик. Поэтому несколько мужчин Массимо ушли в дом и вернулись с большой картонной коробкой, наполненной петардами. И скоро подростки постарше принялись их запускать. Никак не меньше двух сотен, и они взрывались с грохотом пулеметных очередей, начисто заглушая наши петарды.
Вах-вах, вякнула труба, как бы говоря: «Пытайтесь дальше».
«Ладно, дорогуша. — Мама повернулась ко мне. — Дай мне одну из этих «вишенок», что ты припас».
«Дам, — ответил я, — но только будь осторожна, мама. Ты уже выпила, а мне не хочется, чтобы завтра утром ты недосчиталась пальцев».
«Дай мне одну и не умничай. Я не вчера родилась, и мне не нравится звук этой трубы. Готова спорить, у них такой нет, потому что Папаша не продает фейерверки приезжим. Смотрит на номерной знак и говорит, что товар закончился».
Я дал ей «вишневую бомбочку» и щелкнул зажигалкой. Фитиль вспыхнул, и мама высоко подбросила «вишенку». Та взорвалась с такой яркой вспышкой, что глазам стало больно, а грохот покатился по всему озеру. Я поджег другую и бросил ее, как Роджер Клеменс. Бабах!
«Вот, — удовлетворенно хмыкнула мама. — Теперь они знают, кто в доме хозяин».
Но тут Пол Массимо и два его старших сына вышли на самый край пристани. У одного из сыновей, крупного симпатичного парня в свитере для регби, на ремне висела эта чертова труба. В каком-то подобии кобуры. Они помахали нам, а потом Пол протянул что-то каждому из парней. После чего поджег фитили. Они подбросили эти штуковины над озером и… Святой Боже! Нас буквально оглушило! Два взрыва, как от динамита, и ослепительные вспышки.
«Это не «вишневые бомбочки», — сказал я. — Это «Эм-восемьдесят»».
«Где они их взяли? — спросила мама. — Папаша такие не продает».
Мы переглянулись, и можно было ничего не говорить: в Род-Айленде. В Род-Айленде, вероятно, можно достать что угодно. По крайней мере если твоя фамилия — Массимо.
Отец протянул сыновьям еще по одной и поджег их. Потом поджег свою. Три взрыва, достаточно громкие, чтобы распугать всю рыбу в Абенаки от южного конца до северного, в этом я не сомневался. Потом Пол помахал нам, а парень с трубой достал ее из кобуры, словно шестизарядный «кольт», и трижды протрубил: Ва-а-а-ах… Ва-а-а-ах… Ва-а-а-ах. Как бы говоря: «Весьма сожалеем, голозадые янки. Успеха вам в следующем году».
И мы ничего не могли с этим поделать. Да, у нас осталась еще одна коробка петард «Черный кот», но после этих «М-80» какой от них был прок? На другом берегу толпа итальяшек хлопала и радостно вопила, девушки в бикини плясали. И очень скоро они запели «Боже, благослови Америку».
Мама посмотрела на меня, я — на нее. Она покачала головой, и я покачал головой. Потом она сказала: «До следующего года».
«Да, — поддержал я ее. — До следующего года».
Она подняла стакан — помнится, в тот вечер мы пили «Ведерко удачи», — и я поднял свой. Мы выпили за победу в две тысячи тринадцатом. Так началась гонка вооружений Четвертого июля. Прежде всего, думаю, из-за этой гребаной трубы.
Простите мой французский.
В июне следующего года я пошел к Папаше Андерсону и объяснил ситуацию. Сказал ему, что необходимо защитить честь всех, кто живет на западном берегу озера.
«Знаешь, Олден, — ответил он, — не знаю, как щепотка сгоревшего пороха связана с честью, но бизнес есть бизнес, и если ты вернешься через неделю, может, я что-то и подберу».
Я вернулся. Он пригласил меня в кабинет и поставил на стол коробку. На коробке были китайские иероглифы. «Такое я обычно не продаю, но мы с твоей мамой ходили в начальную школу, где она помогала мне с грамматикой и таблицей умножения. Я добыл тебе штуку, которая называется «Эм-сто двадцать», и по громкости она уступает только динамитным шашкам. И есть еще дюжина таких». Он достал цилиндр, насаженный на красную палку.