Он услышал, как кто-то скребется в дверь, и сначала подумал, что это может быть человек. Или медведь, почуявший запах еды, хранившейся в доме. Тогда генератор еще работал и горели садовые фонари, освещавшие двор, и когда Робинсон выглянул в окно, он увидел маленькую серую собачку. Она то скреблась в дверь, то пыталась улечься на крыльце. Когда Робинсон открыл дверь, собачка сперва отшатнулась, прижав уши к голове и поджав хвост.
— Давай заходи, — сказал Робинсон. — И быстрее, а то комаров напустишь.
Он налил в миску воды, и песик принялся жадно лакать. Потом Робинсон открыл банку консервированного рагу с солониной, и приблуда съел все подчистую. После импровизированной трапезы Робинсон попытался его погладить, надеясь, что пес его не укусит. Пес его не укусил, а облизнул ему руку.
— Будешь Гэндальфом, — сказал Робинсон. — Гэндальфом Серым. — А потом разрыдался. Он пытался сказать себе, что смешон со своими слезами, но он не был смешным. В конце концов, пес — живая душа. Робинсон был уже не один в доме.
— Так что там с твоим мотоциклом? — спросил Тимлин.
Они открыли по второй банке пива. Когда Робинсон допьет эту банку, они с Гэндальфом начнут собираться домой. Путь был неблизкий, как-никак две мили. Робинсон хотел выйти пораньше; с наступлением сумерек начинали зверствовать комары.
Если Тимлин прав, подумал он, то взамен кротких землю унаследуют кровопийцы. При условии, что на земле вообще останется кровь для питья.
— Аккумулятор сдох, — сказал Робинсон. А потом: — Жена взяла с меня слово, что я продам мотоцикл, когда мне исполнится пятьдесят. Она говорила, что после пятидесяти реакция уже не та, чтобы гонять на мотоцикле.
— И когда тебе исполняется пятьдесят?
— На будущий год, — ответил Робинсон. И рассмеялся над этой нелепой мыслью.
— Утром у меня выпал зуб, — сказал Тимлин. — Может быть, в моем возрасте это нормально, но…
— А крови нет, когда ходишь в сортир?
Тимлин — почетный профессор, который вплоть до прошлого года вел семинары по американской истории в Принстонском университете — говорил ему, что это один из первых признаков прогрессирующего радиационного заражения, а уж он-то знал побольше, чем Робинсон. Робинсон же знал только то, что его жена с дочерью были в Бостоне, когда яростные мирные переговоры в Женеве докатились до ядерной вспышки пятого июня, и жена с дочерью все еще были в Бостоне на следующий день, когда мир покончил с собой. Почти все восточное побережье, от Хартфорда до Майами, выгорело дотла.
— Сошлюсь на пятую поправку и промолчу, — сказал Тимлин. — А вот и твой песик вернулся. Кстати, проверь ему лапы, а то он прихрамывает. Кажется, задняя левая.
Они не нашли ни одной занозы в лапах Гэнфальфа, но когда Тимлин легонько потянул его за шерсть на крестце, оттуда вырвался целый клок. Гэнфальф, похоже, ничего и не почувствовал.
— Нехорошо, — сказал Тимлин.
— Может быть, это чесотка, — сказал Робинсон. — Или стресс. У собак так бывает: шерсть вылезает при стрессе.
— Может быть. — Тимлин смотрел на запад, на дальнюю сторону озера. — Сегодня будет красивый закат. Хотя, конечно, они теперь все красивые. Как в тысяча восемьсот восемьдесят третьем, когда извергся Кракатау. Только сейчас рвануло на десять тысяч Кракатау. — Он наклонился и погладил Гэндальфа по голове.
— Индия и Пакистан, — сказал Робинсон.
Тимлин выпрямился.
— Ну да. А потом всем остальным тоже пришлось поучаствовать. Даже у чеченцев была парочка бомб, которые они привезли в Москву в багажниках пикапов. Как будто весь мир сознательно позабыл, у скольких стран — и группировок, черт, группировок! — были эти дуры.
— И на что эти дуры способны, — добавил Робинсон.
Тимлин кивнул:
— И это тоже. Мы слишком сильно переживали за лимит государственного долга, а наши заокеанские друзья бросали все силы на то, чтобы запретить детские конкурсы красоты и поддержать евро.
— Ты уверен, что в Канаде тоже все заражено?
— Все дело в степени заражения, как мне кажется. В Вермонте почище, чем в окрестностях Нью-Йорка, а в Канаде, возможно, почище, чем в Вермонте. Но скоро дойдет и туда. Плюс к тому большинство из тех, кто сбежал в Канаду, они уже заражены. Заражены смертью, перефразируя Кьеркегора. Хочешь еще пива?