По прошествии ещё одной тысячи лет, я обрёл таки своё счастье, углубившись в собственное становление.
Наташа, я здесь. Я – живой.
_______________________________________
*) Если заглянуть в пещеру Занг-Занг на Чаткале, можно побывать в своём прошлом.
Прехорошенькая особа
Как-то раз, когда мне было всего 17, я провожал до дома одну прехорошенькую особу.
Помню точно: то была предновогодняя ночь. Только-только схлынула карусель школьного бала, и по хрустящему снежку, вдыхая морозный воздух, в котором чувствовался аромат корицы, шли мы с этой прехорошенькой особой плечо к плечу и тихонько беседовали.
Моя спутница почему-то грустила, и мне совершенно не понятна была ее грусть. Но я не стремился как-то вторгнуться в ее состояние, ибо, казалось мне, именно грусть придавала тонкому личику моей спутницы виновато-тоскливое очарование.
Когда моя спутница улыбалась(а улыбка получалась такой же виноватой), глаза ее чуточку влажнели, поблескивая, как снег в свете фонарей, и губы раскрывались так наивно и так трогательно, что я в смущении надвигал заиндевевшую шапку на лоб. Она это замечала и смущалась, что в свою очередь ввергало в смущение и меня. И это заставляло говорить. Хоть что-то, чтобы сгладить возникшую неловкость.
– О чем вздыхает прехорошенькая особа? – спрашивал я.
– Прехорошенькой особе нужно домой, – шутливо отвечала она.
– А что прехорошенькую особу ждет дома?
– Грязная посуда и голодный папа.
– А разве папа не в силах помыть посуду и сделать примитивный ужин?
Вот тут-то она вздыхала довольно тяжело и озабоченно:
– Не может. Он ничего сам не может.
И вновь горестно вздыхала.
– А мама?
– Мама? – голос ее вздрагивал, – а мама умерла… Давно.
Я молча находил ее теплую и маленькую ладошку и крепко-крепко ее сжимал.
Потом она шутила. Отбегала в сторону, подкрадывалась сзади, и, пока я близоруко искал ее, сыпала мне за ворот сухой и колкий снежок.
Однако как бы ни веселилась моя спутница, я продолжал улавливать в ней неподдельную грусть.
Когда же мы, наконец, подошли к ее дому и встали под темный свод подъезда, нам вдруг чертовски не захотелось расставаться. Во всяком случае, она медлила, пускаясь на всякие ухищрения, дабы протянуть время. Мы стояли близко друг к другу и я чувствовал аромат ее волос.
Наконец, я взял ее за локти и шепотом спросил:
– О чем же еще грустит прехорошенькая особа?
Она опустила голову и чуть слышно проговорила:
– Прехорошенькой особе сегодня исполнилось шестнадцать.
И, лукаво улыбнувшись, добавила:
– Но об этом никто не знает, кроме одного человека.
– Как?!– заорал я на весь подъезд. – Тебе исполнилось шестнадцать, а ты молчала?!
– Не кричи, – шепнула она и легонько стукнула меня в грудь, – это мало кого интересует.
В какой-то момент мне что-то ударило в голову ,и я решился:
– Пойдем ко мне! Такое ведь раз в жизни бывает!
– Знаю, – кивнула она, – но к тебе я не пойду: поздно уже. Тебя родители заругают…
– Полноте! – хорохорился я, – У меня, в конце концов, отдельная комната, а родители мне не указ!
– Нет, Марат, не пойду.
– Ты боишься меня?
– Тебя – нет.
– Тогда я возьму тебя на руки и просто-напросто отнесу к себе.
Она расхохоталась на весь подъезд, а я, расхрабрившись, схватил ее в охапку и вынес на воздух, где снег поблескивал уже в сиянии полной луны, а в морозном небе звенели яркие звезды.
Она вежливо попросила:
– Отпусти меня
Я отпустил ее. Она поправила съехавшую на затылок вязаную шапочку и прошептала:
– А теперь поздравь.
– Поздравляю.
Она сделала шаг в сторону:
– Ну, вот и всё. Прощай.
Столь прекрасного создания, очевидно, природа уже не сотворит. Стройная, легкая, пружинистая и… пылающая – такой она запомнилась мне навсегда. И в будущем, когда мне приходилось видеть ее, ничто – ни годы, ни неудавшаяся любовь, ни безотрадная возня с отцом-алкоголиком не исказили и не состарили ее.
Но тогда, прощаясь, я все же спросил: