Татьяна Набатникова
Р А С С К А З Ы
ПОДРУГА
Вот ты жил, жил. Был женат – от этого всё зависит, всё. Недаром: «Путь совершенного человека простирается далеко. Но начинается он с отношений мужчины и женщины» – или что-то в этом роде. Короче, ты разошёлся.
После этого вечность был в яме. Ты пропадал там, ты тонул – и тебя вытащили. Появилась и вытащила. И вот: обсох, отогрелся, сидишь в уюте тяжёлого тёплого занавеса (ты настоял, твоя с детства бережёная мечта: чтоб тяжёлый тёплый занавес, нет, два: на окне во всю стену и на дверном проёме – тоже во всю стену), ты слушаешь музыку, нет, не то слово, ты в мареве музыки завис и плаваешь, как в невесомости, как в материнской утробной жидкости, свернувшись ушной извилиной, раковиной, не помня себя, не зная, - в дремучей тёплой первородной жидкости ты плаваешь в этой музыке – и Анюта приводит в дом свою подругу.
Ну что подруга? – гадкий утёнок, длинная шея, лицо с ошибками. Глядит испуганно, но сквозь испуг – как будто она что-то там такое знает.
-Простите, - говорит, - что это была за музыка? – И стушевалась, пугаясь и отменяя вопрос.
-Это Брух, - важно произносишь ты. – А вы?
-Это Ольга, - сразу же наскакивает Анюта и даже на шаг вперёд выступает, загораживая грудью. – Она у нас работает.
Молодая, говорит, специалистка, ей платье скроить надо.
Ну что же, кроите ваше платье…
-Мы дверь закроем. Ты слушай, слушай, мы тебе не помешаем.
Анютина неистребимая простота: как будто уже не помешали.
Анюта боится. Анюта тебя боится, потому что ты грозный и не терпишь, чтобы ходили, мешали, лезли, навязывали тебе. Ты устал, и ты заслужил, чтобы у тебя был свой дом. Ты устаёшь на работе. Ты работаешь.
Кроят платье и поднимают ужасный шум. Анюта – шумиха и простая душа. Каждый вечер, когда в доме включается свет, занавес начинает пылать (оба занавеса!) и Анюта шумит: двигается, поёт, спешит – и ты имеешь случай поворчать, что нет покоя, такой вокзал. И ещё маленькая Катька со своими непомерными чувствами: то в восторге, то в горе, то в ужасе – всегда в бездне, никогда на ровном месте. «Папа, - рыдает она, - папа!..» – «Папа! – поёт она, - папа!» – захлёбывается, и ты плавишься, растекаешься маслом и сердито думаешь: «Кукла ты, кукла…»
Гостья уходит, унося раскроенный ситец в свёртке, она кланяется и одними глазами просит прощения: она не виновата, она не хотела. Она не хотела – да: в первую минуту, когда Анюта заслонила её, как она выструнилась и глазами: мне уйти? – я уйду, вы только моргните. Почему ты не моргнул? Разрешил остаться: ты улыбнулся, добрый хозяин доброго дома.
Итак, зачем же ты улыбался? Ведь это знаешь сразу. Новичок какой-нибудь или женщина могут замазывать себе глаза и придуриваться, что ничего такого не происходит, но ты-то! – наизусть помнишь: сигнал взгляда – запеленговали – вас понял, перехожу на приём. Всю партию можно рассчитать с первого хода.
Уходил от этого, убегал – и вот прибежал.
Итак, Е2-Е4: Анюта привела подругу.
-Да? А вот она живёт в общежитии, и никого во всём городе у неё нет.
Прикормили. Сперва дичилась. Спросишь что-нибудь – она кивнёт – совсем как маленькие дети перед чужим человеком: не дыша, испуганно таращась: и хочется удрать, и стыдно.
-Ольга, - мягко говоришь ты, - ну чего ты как в лесу: боишься пошевелиться, как бы птичку не спугнуть.
Это как бы добрая шутка.
А она вдруг серьёзно отвечает:
-Да. Если есть хоть одна птичка. Но это так редко.
И сиди расшифровывай.
Анюта на кухне ей объясняет: если кончается любовь, в доме заводятся тараканы.
Послушает Анюту и опять возвращается, играет с Катькой – шея прогибается интегралом. Кожа тугая, молодая. Хочется наклониться и попробовать губами.
-Боря, можно, я тут около тебя присяду, почитаю?
Ужин не раньше, чем через полчаса. А ты знаешь: если она сейчас сядет рядом на диван, тебе не удержаться. И вечно эта Анюта на кухне! Сейчас ты развернёшься пружиной, схватишь её, сомнёшь, сожмёшь и укусишь, ты её прокусишь, эту шею. А встать и уйти – нет сил. Замер и ждёшь: вот ещё секунда – и ты на неё набросишься.
-Ольга! – позвала из кухни Анюта. – Вспомнила ещё примету.
«У-у-ф!» – ты откинулся на спинку дивана, пот на лбу.
-О чём до дела поговоришь, то не исполнится, точно.
Анюта, простая душа, шумиха – зачем она её сюда водит, неужели не чувствует?
Да уже сама она ходит, без Анюты.
А ведь ты давно знаешь, что почём.
Сам сдирал с себя защитную шелуху самообмана, докапываясь до самой сердцевины подлости, и Анюту учил, как старший, как ответственный. Ты объяснял про её любимые дисковые ритмы: «Не заблуждайся, музыка здесь ни при чём. Это возбуждение самых дешёвых животных чувств, это Африка и больше ничего», - и теперь она боится при тебе включать магнитофон, стыдится (!). И только когда моет полы или там печёт блины, она вытанцовывает под эту африканскую музыку свою домашнуюю работу.