Не помогло: в десятом классе своевольная девчонка бросила всю эту биологию и химию, экстерном закончила другую школу и поступила во ВГИК. Увы.
Мама уже сбегала по лестнице, следя, как на ступенях ломалась её тень от ярких софитов. На площадке четвёртого этажа закончилась репетиция и вдруг установилась полная тишина. Мама замедлила шаг, не понимая значения этой тишины, и подняла голову. Отчётливо раздался звонкий Глашин голос:
-Внимание… Мотор!
Мама замерла, по спине её пробежали мурашки, и волоски на коже вздыбились от священного трепета – такая властная сила прозвучала в этом нежном девичьем голоске. И все готовно подчинились этой силе: оператор Виталик, актёры, пиротехник, осветители, директор, художник – все от этой секунды действовали послушно воле одного существа – её дочери.
Мама выбежала из подъезда. В темноте двора на асфальте лежали яркие квадраты света с их площадки, мама запрокинула голову, постояла ещё секунду и пошла прочь, стараясь не стучать каблуками.
Так вот она какая, эта минута, ради которой все они сегодня надрывались в суматохе, сводя воедино концы с концами.
Из её жизни уже ушла любовь, образовавшаяся брешь одиночества пока успешно заполнялась работой (если бы ещё не выходные и праздники, было бы совсем нечувствительно), благодатная усталость спасала от бессонницы, и даже в эту ночь она спала, но проснулась задолго до звонка будильника.
Съёмочная смена заканчивалась, к восьми должен был прийти электрик Наиль, чтобы отсоединить кабель осветительного оборудования. Этот кабель так и тянулся из двери их подъезда к соседнему. Мама немного подождала электрика, но не выдержала, поднялась к своей квартире, следуя кабелю, как путеводной нити.
Наружная дверь по-прежнему была снята с петель, вход лишь условно прикрывался внутренней дверью, захлопнуть которую мешал кабель.
Мама толкнула дверь, она бесшумно раскрылась. В комнате всё ещё горели софиты, по коридору перемещались, как тени, усталые ребята, не занятые в съёмках. На неё никто не обратил внимания. Во всей квартире царила ватная приглушённость бессонного утра.
Из комнаты донеслась последняя команда режиссёра:
-Камера стоп! На сегодня закончили.
И ещё через мгновение – усталое, но чёткое:
-Всем спасибо! Все свободны.
* * *
Баба Маша смотрела в пустой утренний двор из окна – бессмысленно, как в телевизор. Алина спала. К счастью, ребёнка не водили в садик, пока прабабушка была ещё в силе.
Правда, вся семья уже собирала про неё анекдоты, но до настоящего маразма было ещё далеко. При настоящем будет не до смеха.
А пока она и сама не прочь была посмеяться над собой вместе со всеми.
-Таня, - говорила она старшей внучке, - тебе звонила твоя подруга, просила передать, что ей сейчас что-то там ставят на телефон и если потом до неё нельзя будет дозвониться, то она в каком-то интернате.
Оказывается, что речь шла об установке модема и о выходе в интернет.
Им смешно. Да, она не старалась вникнуть во всю эту новизну. Более того, она от неё шарахалась, как от брызг лужи, по которой проезжает машина. Экономила силы: ведь помнить прошлое – тоже работа.
Оно оскудевало и таяло с каждым годом, как шапка полярных льдов. Но и то, что уцелело, уже некому было поведать.
Когда-то её собственная мать, состарившись и пережив всех ровесников, дружила с последним, и он жался к ней, дорожа их общими воспоминаниями: давным-давно он раскулачивал её семью, выселял из дома, отнимал нехитрые пожитки. В те незапамятные времена они даже не догадывались, как были счастливы - потому что были молоды и могли ещё чувствовать боль и радость.
И то, и другое с годами покидает человека.
Мир пустеет и умолкает.
Баба Маша силилась удержать его звучание и яркость, сосредоточиться на летнем буйстве зелени, но внимание быстро утомлялось, и перед глазами, словно заставка в телевизоре, возникала более надёжная картинка из памяти: солнечный трепет и лепет листвы её детства. Но и та пропадала, как при плохой связи
Настоящее уже не воспринималось, прошлое не держалось.
Баба Маша напряглась и подумала про своего покойного мужа. После его смерти она боялась умереть от тоски. Теперь она не могла вспомнить, что такое тоска.
Однажды он сказал ей: «Я бы женился на тебе даже без любви». Собственно, это было признание в любви, но тогда оно ей не понравилось: допущение «даже без любви» показалось обидным. Как бы он посмел не полюбить её?
Теперь её не любил никто.
И она никого не любила.
Но ведь это и была свобода? К которой она стремилась всю жизнь. В возрасте Алины мечтала: если бы можно было никого не слушаться, а делать что хочешь! Но в детстве приходилось отчитываться за каждый шаг перед родителями. Потом, когда выросла – перед мужем. Потом ответственность за детей не давала ни пяди свободы. Потом…