Выбрать главу

(Перевод Р. Окунь)

Старый Лукас водил пальцами по лемеху плуга и, глядя на след, оставленный ржавчиной, прикидывал, сколько же времени пролежал этот плуг без дела. Неожиданно за его спиной раздались шаги, и, обернувшись, он прежде всего увидел краги солдата.

— Капрал велел тебе прийти, Лукас. У него для тебя новости.

Лукас вскочил на ноги с легкостью, уже не свойственной его возрасту, и тревожно заглянул в лицо вестового. Но тот, не проронив больше ни слова, повернулся и пошел прочь, а Лукас так и остался стоять, на губах его застыл вопрос, который вот уже двадцать месяцев жег ему сердце.

Первым побуждением Лукаса было пойти домой и сообщить новость старухе и трем дочкам, однако он тут же раздумал и направился к лошади. Спустя мгновение старик уже вдевал ногу в стремя. И тут, впервые в жизни, не рассчитав высоты апельсинового дерева, он задел шляпой за ветки. Лукас почувствовал, как они царапнули его, и со всей силой пришпорил коня.

Порыв ветра сдул с его шляпы на круп лошади несколько пожухлых апельсиновых листьев, и, глядя на них, Лукас мысленно вернулся к событиям пятнадцатилетней давности…

День тогда выдался дождливый и ветреный, жарко дышала раскаленная земля. Он вложил в руки Фериаидито саженец апельсинового дерева и, сделав в земле ямку своими длинными заскорузлыми пальцами, сказал мальчику:

— Посади его поглубже и жди. Когда-нибудь это дерево вырастет, и ты сам смастеришь из него рукоятку для плуга.

И его слова сбылись. У дерева была всего одна ветка. Ее срезали, когда сыну исполнилось двадцать два года, и он сам очистил ветку от коры, а довольный Лукас стоял рядом и смотрел, как на спине сына, под взмокшей от пота рубахой, ходуном ходят сильные мышцы.

Деревянная рукоятка все еще плотно прилегала к плугу, и на пальцах Лукаса виднелся след, оставленный ржавчиной. Сколько времени прошло с тех пор, как Фернандо, сжимая эту рукоятку, шел по полю, погоняя упряжку волов, а сзади топтались куры, отыскивая и выклевывая земляных червей?

Лукас не мог бы сказать точно: ведь за несколько месяцев до отъезда Фернандо на полях стояла вода, и потому не пахали. Ну да ладно, не все ли равно, раз он сейчас получит известие о сыне!

Думая свою думу, Лукас и не заметил, как въехал во владения дона Федерико Луны; об этом ему напомнил стук копыт его лошади по деревянному мосту.

Старый дон Федерико Луна!

Однажды, ехидно усмехаясь, он сказал: уж больно много Лукас говорит о своем сыне. А все потому, что, когда разговор как-то зашел о его Фернандо, отец заметил, но без всякого умысла:

— Бывало, выйду я поздно вечером, и Фернандо сзади, нипочем не даст мне сбиться с дороги: ведь чего не увидят мои глаза, обязательно усмотрит он — за себя и за меня. Ну, а уж если мне руки отказывали, то что и говорить! Раньше я двумя ударами срубал молодое мангровое дерево, зато как постарел, так стало хватать и полутора. Вы спросите, почему? Да потому, что я только раз успевал взмахнуть мачете, и мой мальчик в полудара кончал дело.

Уловив на лицах собеседников улыбки, похожие на ухмылку дона Луны, Лукас пояснил, стараясь скрыть свое восхищение сыном:

— Я вовсе не оттого его хвалю, что это мой сын, просто это сущая правда. Я говорю: парень он что надо, но дети — как семена сейбы, их надо отдавать в другие земли, другим людям.

Только уж очень далеко отдал он своего Фернандо, думал Лукас; между тем лошадь, миновав деревянный мост, направлялась по тропинке к казармам. Далеко, так далеко, что Лукас даже не знал, где это. А дело было так: однажды вечером приехал капрал с лейтенантом и двумя солдатами, устроили в доме Лукаса нечто вроде сборного пункта, и со всей округи к ним стала приходить молодежь записываться.

Спустя некоторое время Фернандо получил приказ ехать в столицу. Прощание было немногословным. Старуха повисла на шее у сына и потом все двадцать месяцев ни разу не вышла из дому. Лукас сам проводил парня до лошади, и сын, то ли не зная, что сказать, то ли желая скрыть свои мысли, взглянул на плуг и натужно улыбнулся.

— Не трогай новой рукоятки, отец, пока я не вернусь. Мне самому охота поработать…

Так оно все и началось. После пошли разговоры:

— Сказывают, мир на куски разваливается!

— Не говори, приятель. А с природой-то что делается! Никогда не было такой долгой засухи.

— Даже поверить трудно — чего только не выдумают! Говорят, земля так и кипит, а семена не дают всходов, пока топчут их солдаты одной и другой стороны.

Все разговоры были об одном и том же, да только у старого Лукаса имелось на то свое суждение, и он сердито ворчал в ответ:

— Нечего обращать внимание. Чем больше языком треплют, тем меньше толку.

Правда, говорить такое значило повернуться спиной к тому, что происходило по ту сторону синих гор… А в общем, какое ему дело? Важно было одно: Фернандо никогда его не обманывал, и если он сказал, что вернется, чтобы взяться за плуг, то в один прекрасный день так оно и будет…

Размышляя обо всем этом, старый Лукас вдруг заметил, что лошадь взбирается на холм, — он был уже возле полицейского участка. Лукас взглянул на террасу и увидел обычную картину: придвинутые к стене скамьи по обе стороны двери и деревенского парнишку в заношенной солдатской рубахе, усердно начищающего сапоги на пороге дома. Лукас вспомнил слова капрала: «Когда придут письма, я не стану их ни с кем посылать, а приберегу до вашего прихода».

Так сказал на прощанье капрал три месяца назад, когда передавал ему первое письмо от Фернандо, и сейчас Лукас вздохнул:

— Этот капрал держит слово.

Решив даже не слезать с лошади, старик подъехал к дому и поздоровался. Но вместо капрала он увидел другого человека. Лукас тотчас узнал его и выпрямился в седле. Это был местный алькальд. В тот же миг из дома послышались голос и шаги капрала:

— Слезайте, Лукас, и заходите, мы ждем вас.

Лукас хотел было ответить, но, почувствовав в тоне военного какую-то неуверенность, тотчас легко соскочил с лошади.

— Что случилось, капрал, разве писем нет?

— Видите ли, это для вас, и мы должны вам об этом сообщить.

На этот раз говорил алькальд, протягивая старику какой-то металлический предмет, зажатый между пальцами. Лукас хотел его рассмотреть, однако внимание его отвлекли красные запонки на манжетах алькальда, и он вспомнил, что точно такие же видел однажды вечером в деревенской лавочке и задумал купить их для своего Фернандо.

— Возьмите, Лукас.

Тут-то старик разглядел. Это была металлическая цепочка с номером.

— Она принадлежала вашему сыну. Такие цепочки надевают солдатам, чтобы опознать их.

— Принадлежала?

Вопрос повис в воздухе, и, казалось, на него никогда не будет ответа, пока наконец капрал не поднял голову.

— Он погиб в бою, отец…

Надо было знать старого Лукаса, чтобы понять, почему он так себя повел. Никто из присутствующих не мог этого предвидеть. Лукас повернулся, и когда капрал хотел догнать его у дверей, тот уже был в седле. Потом все поплыло перед глазами старика, он пришел в себя, только оказавшись на мосту дона Федерика Луны, — об этом ему опять напомнил стук копыт его лошади по деревянному настилу.

Шло время. Уже наполовину зажил обрубленный сук на апельсиновом дереве, а вербена разрослась так буйно, что почти заглушила лилии на клумбах, когда однажды утром в поисках старого Лукаса пришел капрал Перес.

— Теперь никогда не угадаешь, где он бродит, — сказала, выглянув из двери, одетая в черное старуха. — Иной раз бывает в табачной лавке, иной раз — в загонах, но всегда там, где поменьше народу, чтобы не разговаривать.

Капрал поблагодарил и, пустив лошадь рысью, поехал вдоль сахарной плантации; вскоре он увидел старика — опершись о сруб колодца, тот откручивал рукоятку плуга.

Взгляд капрала лишь мгновение задержался на ржавом лемехе, затем, бросив поводья, капрал соскочил на землю около Лукаса.

— Как жизнь, старина Лукас?

— Как видите. Занимаюсь чем придется. — Его голос звучал тихо, но веско. Это был другой голос и другой человек, весь поглощенный своей работой.