Мужчина небрежно отер пот, провел взглядом по ее плотно сдвинутым под водой ногам, до самого края юбки. Потом вдруг сразу глянул ей прямо в глаза, и она поняла, хочет этот взгляд или нет прочесть на лице женщины отказ. Но не сказала ни слова, даже не шевельнулась. Мужчина несколько секунд ждал, сам не зная чего, а когда наконец потянулся рукой за крючком, слова женщины остановили его:
— Хорошо ловится, сеньор?
— Как всегда. Всяко бывает. День на день не приходится.
Голос его прозвучал приятнее голоса ветра в кустах, и он снова уставился на ее юбку, а она опустила голову, рассматривая, как отражаются в неспокойной воде ее растрепанные волосы.
— Вы что же, от выстрелов спасались?
— Нет. Просто искал место получше, вот и нашел.
— А!.. Знаете, кто там охотится на уток? — Скрытая насмешка скользнула по ее лицу. — Мой муж.
— Выстрелы я слышал, а охотника не видел.
— Он умеет убивать, стреляет лучше некуда… — И совсем тихо, так что мужчина едва разобрал, добавила: — Кажется, только это он и умеет.
— Каждый сумеет, если придется, — возразил мужчина, и она торопливо оглянулась, словно хотела что-то рассмотреть на шоссе.
— Да я говорю про уток, уток на озере! — сказала женщина и залилась нервным звонким смехом; казалось, слова рыбака понравились ей больше, чем ее собственные.
Он ничего не ответил. Женщина тоже замолчала и вытянула ноги, подняв их над водой. С босых сдвинутых ступней стекала струйка, и мужчина прислушивался, как падает она в озеро.
Со стороны зарослей шпажника налетел порыв горячего ветра; женщина крепко прижала юбку к коленям, но от резкого движения блузка соскользнула, открыла голое плечо, и по нему хлестнули растрепанные пряди волос.
Она подняла голову и взглянула мужчине прямо в лицо. Солнечный луч пробежал по ее крепкой шее и, словно светящийся нож, вонзился в выемку между грудями. Ей стало чуть страшно, но, пожалуй, и приятно; снова опустив ноги, она изо всех сил забила ими по воде.
Женщина знала, что рыбак не отрывает от нее глаз, она остановилась и спросила, не глядя на него:
— Вы рыбачите для удовольствия или для заработка?
— Не случалось мне болтать ногами в озере, лишь бы освежиться… Я влезаю туда всем телом, а то и всей душой, но не для развлечения.
— Тогда… — она запнулась, и краска бросилась ей в лицо, — почему бы вам не прыгнуть в воду сейчас? Я бы посмотрела, как вы ныряете…
То, что таилось за этими словами, проникло прямо в сердце мужчины; он понял, что своим ответом может сразу покорить ее или потерять навсегда, и не стал медлить:
— Что же, по-вашему, я должен делать все, что вам вздумается?
— А почему бы и нет?
— Думаю, не стоит.
— Не так уж мало я стою.
— Тогда подайте-ка пример… Я тоже не прочь посмотреть, как вы ныряете, а воды много, хватит на двоих…
Он смотрел на нее жадно, не отрываясь, и ждал.
Она не могла произнести ни слова. Потом взглянула вдаль, в сторону шпажника, надеясь увидеть только зеленые заросли. Раздался глухой выстрел. Женщина вздрогнула и, опершись руками о камень, стала сползать вниз, а вода двумя кольцами медленно поднималась по ее ногам.
Рыбак тоже не произнес ни слова. Он шагнул к борту лодки, невзначай перевернул банку с червями и сам того не заметил. Оттолкнувшись, он одним прыжком бросился в воду, а когда, вынырнув, отряхнул мокрые волосы, увидел, что женщина опять взобралась на камень…
— Нет, теперь не уйдешь!
Он замолчал, ожидая ответа, но ветер донес до него только звонкий нервный смех, приглушенный шумом листвы, — наверно, женщина бежала по лугу, заросшему цветами ромерильо. Рыбак сделал несколько широких взмахов и коснулся ногами дна. Словно зверь, выскочил он на берег и опрометью бросился к раскидистому дереву. Смех женщины затих, и рыбак решил, что она где-нибудь там, за кучами палой листвы. Но, уже поравнявшись с деревом, он вдруг услышал плач и увидел, что она стоит, вся сжавшись, скрестив руки на груди.
— Уходи!.. Нет!.. Уходи!..
В первую секунду мужчина опешил. Он ясно услышал слова и плач женщины, и его как будто пригвоздило к месту. Тут, на свою беду, женщина в страхе шагнула назад и, споткнувшись, упала навзничь. Он опустил глаза и увидел ее распростертое тело. Все продолжалось не больше секунды… Она вскочила и снова закрыла руками грудь.
Однако теперь мужчина уже видел ее лежащей на земле.
— Уходи, уходи, убирайся! Я позову мужа!..
Но он не владел собой, все силы его тела и души рвались на волю. Глаза стали цвета земляных червей, шея вытянулась, словно стебли шпажника, в руках он ощутил цепкость челюстей охотничьего пса, в груди — весь жар солнца, все бешеное стремление воды. Больше рыбак ничего не желал слышать; он швырнул ее на землю в тени дерева. Снова налетел ветер со стороны зарослей шпажника, и жаркий вихрь поднял и закружил в воздухе палые листья. Два листика, упав на мокрую спину мужчины, прилипли к ней; они поднимались и опускались, а женский плач тихо замирал среди цветущих ромерильо.
1955.
После стольких дней
(Перевод Н. Горской)
…а теперь вырви из моей памяти
растоптанную радость тех дней…
В тот вечер к нам приехал человек из селения, где я родился, и мы принялись расспрашивать его о тамошних новостях. Мой отец — он уже вышел в отставку и сейчас хлопочет о пенсии — задает первый вопрос:
— Как поживают Хименесы? Как у них дела с усадьбой?
— Немного они с нее получают, дон Браулио. Видать, земле не нравится такое обращение.
Моя мачеха, старая молчаливая женщина, поднимает голову и тоже хочет о чем-то спросить, но, так и не произнеся ни слова, берет пузырек с лекарством и принимается внимательно изучать этикетку. Отец, продолжая начатый разговор, качает головой:
— Да… Вот мой родитель, тот умел извлекать пользу из земли.
Я стою в дверях, собираясь уйти, но меня останавливает внезапно возникшее воспоминание, и я тоже спрашиваю:
— А что Сусаиа? Все еще в селении?
Прежде чем знакомый успевает ответить, мачеха хмурится и бросает на меня взгляд, достаточно быстрый, чтобы уловить выражение моего лица и остаться незамеченным. Однако я ждал этого взгляда.
— Сусана умерла в прошлом году.
— Умерла! — Я вскидываю руки, словно желая отогнать эту весть, и невольно повторяю: — Умерла! Не может быть!
Отец прерывает меня:
— А тебе, сынок, хотелось, чтобы она пожила еще?
— Да, — отвечаю я и умолкаю, но меня охватывает острое, почти болезненное желание — узнать, что скажет мачеха; сейчас она уже стара и больше не командует в нашем доме.
— А вы что думаете об этом, Мануэла?
Она ничего не думает, ничего не говорит, даже не поднимает взгляда от пузырька с лекарством, и я замечаю на лице отца легкую тень тревоги: он боится, что произойдет взрыв. Так и не получив ответа, я поворачиваюсь к нашему знакомому, только что положившему на стол сверток с лимонами — деревенский гостинец.
— Откуда вы узнали, что она умерла? Вы бывали у нее?
— Бог знает, что ты говоришь, — бормочет отец. — Он же не родственник Сусаны и даже не сосед…
Окончательно смешавшись, отец пытается за неловкой улыбкой скрыть беспокойство. Я делаю вид, что ничего не понимаю, гость сидит не шелохнувшись, а мачеха продолжает разглядывать лекарство, вертя пузырек старыми узловатыми пальцами.
— Представьте себе, дон Браулио, именно так…
— Что — именно так? — спрашивает отец, и гость отвечает:
— А то, что хоть я ей не родственник, не сосед и даже не просто знакомый, но присутствовал при ее кончине. Такая уж мне выпала судьба.
Я искоса бросаю взгляд на мачеху, надеясь, что она откликнется на эти слова, однако Мануэла молчит. Потом наклоняется вперед, ставит пузырек на стол и говорит отцу: