Критика часто отмечает счастливо найденные, психологически оправданные начала и концовки рассказов Онелио. Действительно, он как бы без всяких усилий вовлекает читателя в рассказ, дает ему возможность сразу увидеть или услышать то, о чем идет или пойдет речь. Его завязки почти всегда — жест или фраза, перед которой мысленно стоит отточие. Рассказ продуманно ведется не с «самого начала», но в развороте действия, с середины, с конца. А наиболее удачные финалы вбирают в себя главную идею рассказа. «Вот этого я не понимаю и не пойму никогда», — последняя фраза рассказа «Ночь, словно камень…» В ней отлилось непреходящее удивление человека и самого автора перед неодолимой властью фантазии, литературы, искусства. «Что же… теперь делать?.. Открыть глаза или закрыть?..» Двумя вопросами означен один из вариантов сквозной для писателя проблемы о соотношении действительности и фантазии, об их противоборстве, взаимосвязи — опосредованной, прямой — в сложном рассказе-аллегории «Открыть глаза или закрыть?..».
Онелио, как правило, верен выбранной им интонации, но порой он как бы воспаряет над текстом. «…Взгляд ее был полон достоинства, потому что в конце концов она была женщиной Сьенаги, дочерью земли, где застаивалось и загнивало само время, где гнили растения, которым не дано вырасти, и люди, которым не дано жить» («В болотах Сьенаги»). Или: «И капрал медленно опустил голову, чувствуя, что не может сделать ни шага, не в силах уйти отсюда, по крайней мере до тех пор, пока не кончится в мире война» («Возвращение»). Это не упрек в адрес такого большого мастера, ибо все дело в том, что порой латиноамериканская речь в нашем восприятии звучит «на пределе», раскаленно, аффектированно, а для латиноамериканцев, по причине целого ряда серьезных факторов исторического, социального, культурного и национального развития, все это привычно, обыденно и даже «вполнакала».
Чаще всего рассказ, начинающийся с авторского «я», мгновенно сменяется коллективным «мы», но сам писатель— один из тех, кто объединен словом «мы»: «Все мы знали, что стряслось…», «Иначе не назовешь то, что все мы пережили». Это «мы» призвано выразить общее, коллективное сознание, восприятие, а следовательно, определить позицию автора как позицию народную.
Читая рассказы Онелио, мы не можем оставаться сторонними наблюдателями. Подстегивая наше внимание, писатель то и дело обращается к нам: «…выслушайте меня — и вы все поймете», «Нет, вы только подумайте!», и чаще всего: «…хотите верьте, хотите — нет…» Онелио хочет, чтобы мы ему верили, чтобы его поняли, а главное, чтобы стали его собеседниками — активными, полемическими, но собеседниками.
Он никогда не писал длинных рассказов, начал однажды роман, закончил семь глав и уничтожил. Но и в его коротких рассказах нет полного ряда событий, нет потому, что Онелио доверяет нам активно восполнить, домыслить то, что намеренно опущено, недоговорено. Сергей Залыгин прекрасно сказал в своем эссе о А. П. Чехове: «Недосказанность уместна, когда многое сказано. Тогда-то она и придает выразительность этому многому, даже приобретает собственную форму, свое собственное содержание»[7]. И быть может, «в недосказанности, когда сказано много», в первую очередь увидишь влияние А. П. Чехова на творчество кубинского писателя, которое сегодня прослеживают литературоведы. При всей экономности языковых средств в рассказах Онелио, «сама правда становится для нас куда правдивее, чем та, которую мы можем видеть при беглом взгляде», — пишет в журнале «Боэмиа» известный кубинский писатель Мануэль Лопес Кофиньо. Ощущение обыденной реальности, достоверности возникает не только при чтении рассказов, в которых нет аллегорической нагрузки, но и там, где символика «на виду».
Круг литературных героев Онелио — простые труженики, люди земли, моря, рыбаки, углежоги, крестьяне, их многострадальные жены, дети. О двойной трагедии женщин, о судьбе Исабелиты, Леонелы, Эстелы написал прекрасную статью кубинский ученый Сальвадор Буэно. Онелио Хорхе Кардосо и после победы Революции 1959 года остался верен своим героям, потому что он знал их изнутри, знал, как они, вопреки самой трудной судьбе, умеют сохранить «живую душу». Онелио знал это, потому что родился и рос в маленьком местечке Калабасар-де-Сагуа в провинции Лас-Вильяс. Пусть в детстве он не сталкивался с откровенной нуждой, с лишениями, но его чуткое сердце вбирало в себя людское горе. В тридцатые годы, в период диктатуры Херардо Мачадо, дела семьи совсем расстроились, и ему сразу после окончания школы пришлось зарабатывать на жизнь. Онелио из тех писателей, о которых говорят: «он испробовал множество профессий». Да, сельский учитель, коммивояжер по продаже аптекарских товаров, ученик в фотоателье, автор коротких текстов для радио, для хроник — все это до победы Кубинской революции. В литературу он вошел с богатыми жизненными впечатлениями. Но его рассказы лишь соприкасаются с миром медицины, литературы, журналистики… Им написано около десятка книг, и во всех этих книгах он творчески осмыслял тот мир, который был сообразен природе его таланта.
Один из первых наиболее значительных рассказов Хорхе Кардосо «Угольщики», получивший литературную премию «Эрнандес Ката», посвящен людям, измученным адским трудом, москитами, лихорадкой, но не потерявшим способности к состраданию, к солидарности. «Я верю в положительное, доброе начало в человеке, верю естественно и просто, не принуждая себя и не рассуждая», — говорит автор в одном из обращений к советскому читателю. В хрестоматийном рассказе «Сердце кубинца», включенном во многие антологии и кубинские учебники по литературе, мы встречаемся со старым крестьянином, который ценой огромного риска спасает жизнь мальчика. В рассказе «В болотах Сьенаги» на нескольких страницах мастерски показано, как мучительно приходит решение к старому кубинцу бросить сложенный для выжига угля костер и повезти на лодке в непогоду незнакомую женщину с больным ребенком. Думается, писатель, который на протяжении всей своей жизни отстаивал мысль о добром начале в человеке, намеренно не отступал от тех литературных героев, чьи добрые благородные поступки требуют особой самоотверженности и самоотреченности.
В рассказах Онелио Хорхе Кардосо нет открытой назидательности, нет готовых сентенций — разве что в притчах или сказках. Исход рассказа не задан, он вызревает в «зоне риска», и мы становимся свидетелями сложной душевной борьбы его героев. Взять, к примеру, рассказ «Вторая смерть Кота». В этом рассказе рыбак Роблес не вдруг одолевает себя, и его нравственный выбор определяется не только велением совести, но и теми значительными, реальными переменами к лучшему в жизни рыбаков после победы Революции 1959 года. Рассказ «Вторая смерть Кота» сюжетно перекликается с рассказом Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». Но у Онелио, который в большинстве рассказов очень поэтичен, именно здесь нет никакого пафоса романтики. Нет трогательной дружбы старика с мальчиком, а есть голодный мальчик, который ради куска рыбы крадет чужую наживу для старика — жестокого, верящего только самому себе. Словом, это как бы намеренно заземленная версия прославленного рассказа Хемингуэя.
Об Онелио Хорхе Кардосо нельзя сказать, что в его творчестве были какие-то четкие переломные моменты, касающиеся проблематики, стиля, метода. Но, думается, не следует считать его лишь писателем земли, моря. У Онелио есть великолепные психологические рассказы, и герои этих рассказов — горожане, их дети, жены… Какое богатство оттенков находим мы в рассказе «Ролики», где человек, ставший признанным писателем, встречается со своим бывшим соучеником и чувствует, что тот через десятилетия пронес детскую обиду и не может простить ему славы, не так из зависти, как потому, что в детстве у писателя были и ролики, и шарф, и те блага, о которых он не смел и мечтать. Этот рассказ становится понятнее, когда узнаешь, что в основе его — воспоминания автора о родительском доме с яркими витражами, о властном деде, богаче, который разорился, когда Онелио кончал школу.
7
Залыгин Сергей. Мой поэт. — Избранные произведения. В 2-х томах, т. 1. М., Художественная литература, 1973, с. 577.