«Итак, у каждого свои заботы, — подумал он, опять улыбнувшись. — И все же насколько мои дела значительнее!»
Паровоз громко прогудел, поезд дернулся и пошел, но тут же снова остановился, и тогда человек увидел лавры. Они возникли прямо перед окном вагона, и память совершенно неожиданно перенесла его на двадцать лет назад.
Дом, решетка, сад. Это матери пришло в голову — посадить перед домом два лавра. Ей хотелось, чтобы одно деревце посадил он, младший сын, а другое — старший. Но нужно было дождаться дождей. Наконец однажды утром мать позвала их в сад, и каждый посадил свой лавр.
Потом настали плохие времена, и семья переехала в другой город. Дом, сад, лавры — все осталось. Он их больше никогда не видел. Наверное, деревья теперь стали такими же, как те, что за окном вагона, — пышные, ветвистые, с прозрачными удлиненными листьями.
Глядя на верхушки лавров, он углубился в воспоминания, но внезапно чей-то раскатистый смех вернул его к действительности. Неподалеку сидели друг против друга два пассажира и мирно беседовали. Возле каждого стояло по чемодану из крокодиловой кожи с вытисненными на них буквами. Один собеседник что-то весело рассказывал и громко смеялся.
«Глупые, как все коммивояжеры», — подумал человек, глядя на них. У того, который смеялся, было приятное лицо, если не считать шрама, надвое делившего левую бровь. Крепкие здоровые зубы очень красили его; наверное, ему не было и тридцати.
Поезд вновь дернулся и пошел. На этот раз человек разглядывал только пассажира с крепкими зубами. И снова его необычное пристрастие дало себе волю. Он подумал: «Интересно, как бы этот тип реагировал, если бы я ему рассказал о наших лаврах?»
Оставаясь на месте, он вдруг увидел себя будто бы сидящим напротив того, со шрамом и крепкими зубами. Но коммивояжер теперь уже не смеялся. Человек «заставил» его спокойно закурить, глядя в окно, и живо вообразил такой диалог.
— Знаете, — сказал он, — я не был в родном городе более двадцати лет и вот снова еду туда.
— Как называется ваш город? — спросил пассажир.
— Кайбариен.
— Хорошее место, — отозвался тот и выбросил окурок в окно.
— Да. И представьте, у меня сохранилось любопытное воспоминание. Однажды я посадил дерево. Моя мама говорила, что мы будем расти вместе и хотя потом станем совсем разными, сердце у нас будет общим.
К своему удовольствию, он увидел непонимающий взгляд пассажира.
— Я рассказываю о том, что для меня очень важно. Ведь интересно было бы посмотреть, насколько выросло дерево. Это лавр. Наверняка его ветви с одной стороны затеняют улицу, а с другой — нависают над входом в дом. Представляете?
Теперь он был доволен, что тот молчит и с удивлением смотрит на него. Как ему хотелось высказать все вслух.
— Подумайте только, какую пищу эдакое может дать человеку, который хотел бы стать поэтом! Когда я приеду и окажусь перед деревом, мне почудится, что я обрел огромное богатство.
— Богатство? — оживился воображаемый собеседник.
— Конечно, духовное богатство.
И точно так же, как тогда, когда, не покидая своего места, он уселся напротив пассажира с крепкими зубами и заговорил с ним, теперь заставил его задать нужный вопрос.
— Вы говорите о дереве, которому сейчас лет двадцать?
— Совершенно верно.
— Постойте, постойте… — Пассажир произвел в уме какие-то подсчеты, потом поднял голову и сказал: — Ведь если бы это был не лавр, а кедр, у вас в кармане сейчас оказалось бы около трехсот песо, потому что фут такой древесины стоит теперь два сорок.
Внезапно в вагоне раздался громкий смех. Смеялись не так, как раньше, но в той же стороне. Смеялся пассажир, ехавший один, он ужасно смутился, заметив, что привлек к себе всеобщее внимание.
Наш герой снова стал смотреть в окно. Мелькали маленькие платформы, станционные домики, девушки с цветами в руках — завистливо смотрели они вслед поезду. Пробегали мосты, реки, бесконечные плантации сахарного тростника. Но все это время человек думал только о конце путешествия.
Вероятно, коллеги по обществу ждут его на станции. Как приятно поговорить с такими людьми. Талантливые, умные, способные делать выводы. Одним словом, люди его круга. Нельзя сплоховать перед ними, а главное, надо всегда иметь наготове какой-нибудь рассказ.
Случилось так, как он и думал. На станции его встречала специально выделенная группа. Некоторые с откровенным восхищением смотрели на него, другие сдержанно ожидали, когда он выразит им свое восхищение.
Как бы то ни было, все отправились туда, куда устремилась вышедшая из поезда толпа, — в кафетерий, где стояли старинные мраморные круглые столики. Вот там-то наконец и представилась ему возможность кое-что рассказать.
— Вы знаете, сейчас в дороге… Глупая привычка — открывать сердце каждому встречному… В общем, ехал один коммивояжер, с таким приятным лицом… Конечно, чтобы понять, что за человек перед вами, надо знать, каков он изнутри, а не снаружи… Ну и вот, я рассказал ему, как много лет назад, еще ребенком, посадил по желанию матери дерево. И хотя больше я никогда в жизни его не видел, воспоминание об этом остается одним из самых приятных… Коммивояжер все слушал и слушал, а я сказал еще, что с радостью еду в город, где надеюсь снова встретиться со своим дорогим уже подросшим другом… Вы не можете себе представить, какая мысль пришла в голову этому прожженному коммерсанту! — воскликнул он, оглядывая всех. — Он что-то подсчитал в уме и заявил: «Было бы это красное дерево, стали бы вы богачом, ведь фут красного дерева сейчас: стоит пять песо».
Раздался одобрительный смех, и, воодушевленный, рассказчик гордо поднял голову. Но вдруг замер и почувствовал, будто его привязали к стулу, — он увидел, как коммивояжер, тот, с рассеченной бровью и крепкими зубами, вместе с остальными весело смеется над этой историей.
1965.
Как посмотреть…
(Перевод В. Капанадзе)
Бывают же нелюбопытные люди! Все на свете прозевают, даже под носом у себя ничего не видят.
Это я к тому, что вспомнил одного такого субчика. Ехал как-то с ним в поезде от Маяхигуа до самого Кайбариена. Вы северную дорогу представляете? Знаете, какие там поезда — ну, прямо игрушечные. Таких маленьких вагончиков, наверное, нигде больше в мире нет, да и колея под стать — уже не бывает. Паровозик пыхтит, надрывается, весь в клочьях дыма, как в пене, а то вдруг засвистит — тоненько так, пронзительно.
Тут, что называется, только успевай смотреть, но попутчик мой на все ноль внимания.
Между прочим, он много потерял. Ведь одно дело смотреть в окно у себя дома и совсем другое — в вагоне поезда. Дома-то сколько ни гляди в окошко, ничего там не изменится, все то же перед глазами так примелькается, поневоле перестаешь замечать
У вагонного же окна ты сидишь как в кино и вез время видишь что-нибудь новенькое, чего к не ожидаешь вовсе.
А этот тип напротив меня, хоть и сидел у самого окна, ни на что не смотрел. Вернее, смотреть-то он смотрел, да только в одну точку, в нескольких метрах перед собой, облокотившись на выступ оконной рамы и подперев подбородок рукой. Что так увидишь?
Когда так смотришь из окна поезда или, скажем, из машины, то не успеваешь разобрать отдельные предметы, потому что они сливаются у тебя перед глазами в непрерывную полосу, которая стремительно скачет то вверх, то вниз. Как ни старайся, ничего не разглядишь.
Конечно, нельзя заставлять человека смотреть туда, куда тебе хочется. Это было бы уж чересчур. Но с другой стороны, если взглянуть на вещи здраво, разве не странно, что мой спутник отказывал себе в удовольствии просто поглазеть по сторонам? Что стоило бы ему, скажем, чуточку поднять взор и увидеть то, чем всегда любуются пассажиры этого поезда? К примеру, тех же бабочек. Поскольку берега тут низкие и много разных источников — а бабочки любят сырые места, — их тут тьма-тьмущая: знай себе порхают над зеленой травкой да над белыми цветами. Просто глаз не оторвать.