Богатство жизни, заложенное в любом человеческом существе, столь велико, что к концу ее делается обидно, если человек не сумел им воспользоваться и насладиться, то есть не удовлетворил свойственной нам всем неутолимой жажды видения.
Но что поделаешь! Ведь и капля дождя ничего не ведает о другой капле, упавшей где-то рядом, равно как одна звезда ничего не знает о себе подобной, хотя они и сосуществуют в едином пространстве. В какой-то мере это может нас утешить, ибо в каждом из нас, вероятно, заключен целый мир, то есть миллионы отдельных существований, загнанных в единую человеческую шкуру, пусть мы того и не знаем.
Однако я не собирался говорить об этом, ибо столь высокая материя мне не по силам. Я собирался и буду говорить о трех конкретных лицах из числа двух миллионов жителей города, которые неожиданно для себя, по воле судьбы, встретятся сегодня, десятого июня, около одиннадцати часов утра. Первое лицо — это мужчина лет пятидесяти шести с не очень круглым, но очень добродушным лицом, в дымчатых очках, которые, впрочем, плохо служат своему назначению: если внимательно к ним присмотреться, то окажется, что кверху стекла светлеют и не прячут, а открывают нам глаза их владельца, темные и печальные, и у вас такое впечатление, будто они выглядывают из-за стены, но без нескромного любопытства. На нем — приличный пиджак и галстук. В одежде — ничего кричащего, и во всем облике ничего такого, что могло бы привлечь к нему внимание. Первую четверть своей жизни он не знался ни с кем, кроме родственников, ныне рассеянных по всему острову. Остальную часть прожил в общении с сослуживцами в одном из ведомств министерства промышленности.
Но, вероятно, наиболее примечательным в этом человеке было его стремление стать самым исполнительным служащим среди чиновничьей братии и вместе с тем всеми доступными средствами избежать любой возможности превратиться в какое бы то ни было начальство.
Так уж случилось, что в конторе, заставленной столами, его стол расположен в правом углу подле самой двери, которая тоже открывается вправо, надежно пряча нашего героя от взглядов посетителей: чтобы его заметить, надо не полениться повернуть голову в эту сторону.
Живет он неподалеку от места работы в десятиэтажном доме, буквально в двух шагах от министерства, занимает скромную квартирку и ведет тишайший образ жизни. Чаще всего бывает так, что, подойдя к лифту, он не попадает в него и вынужден идти пешком, ибо, как сказано на табличке, грузоподъемность лифта составляет девять человек, а он постоянно оказывается десятым.
Он покорно плетется один-одинешенек вверх по лестнице, хотя преодолеть нужно более двух маршей. Правда, при этом можно утешать себя тем, что не надо выстаивать весь подъем, молча глядя в лица зажатых в кабине людей.
У него в квартире имеется радиоприемник, мощность звука которого регулируется в зависимости от того, насколько шум досаждает соседям. Так что, слушая симфоническую музыку, он сам не улавливает звучания некоторых инструментов. Тем не менее он постоянно слушает ее, за исключением тех случаев, когда передают сообщения о важных политических событиях или о приближении циклона. Во время таких передач он настраивает приемник на соответствующую волну.
Тридцать с лишним лет он обедает в одном и том жe ресторане на углу. Что можно еще добавить? Да, надо сказать, у него есть странная привычка разговаривать с самим собой, когда он один.
Другое действующее лицо нашего рассказа — высокий сухопарый мужчина с потемневшим от загара лицом.
Первое, на что вы обращаете внимание, — это полосатая рубашка. Продольные полосы зеленого цвета так крупны, а белые так ярки, что у вас рябит в глазах. Он носит оранжевые брюки и невероятно подвижен. Более всего подвижны глаза. Стоит на него посмотреть подольше, и вы заметите, что взгляд его по нескольку раз обращается к одним и тем же предметам, но не для того, чтобы изучить их, а словно бы только затем, чтобы осудить. Ему лет тридцать пять, и мысль его работает лихорадочно.
Он имеет обыкновение говорить о себе как о человеке невезучем, ибо он оказывался «несколько раз запутанным в пренеприятные истории из-за чьих-то злонамеренных козней». Поэтому его постоянное желание — «поменьше вмешиваться в чужие дела» и даже ни когда ни на кого не повышать голоса, но — «вы же сами видите, каковы люди». «Где бы ты ни находился, тебе нужно защищаться не только от их происков — даже о тих помыслов». Иначе говоря, «хочешь не хочешь, приходится ограждать себя от людской подлости». «Самое худшее заключено порой не в том, что о тебе говорят, а в том, что о тебе думают, — это опаснее, чем обычно полагают». «Поэтому я должен непременно выяснить, что именно думает обо мне тот или иной тип, и дать понять—я не намерен терпеть обиды, даже если они только замышлены». «Нет, нужно пресекать их в корне, ибо самое главное в нашей жизни — быть человеком решительным». «Это с одной стороны, а с другой — беда в том, что тебе уже с детства люди портят жизнь». «Ну, в самом деле, разве приятно, когда в доме отца — подумайте, в отчем доме! — тебе вдруг ни с того ни с сего приклеивают прозвище Серная Спичка?» «И это на том только основании, будто я легко загораюсь, даже если на меня плеснуть воды, как говорит отец». «Я, конечно, еще больше распаляюсь, потому что вижу — отец смеется надо мной, хотя он не большой охотник смеяться». «Словом, всегда нужно быть начеку и не задерживаться на одном месте, иначе вотрутся к тебе в доверие и в один прекрасный день вообще перестанут уважать».
Вот почему этот человек постоянно ездит с места на место, часто меняет работу и долго не разгуливает по одним и тем же тротуарам. Чуть что — сел себе и поехал куда-нибудь. А зачем? Да затем, что специальность всегда при нем, и он может ехать куда хочет — автомеханики везде нужны, везде имеются авторемонтные мастерские, надо только уметь приложить свои знания и способности.
Именно поэтому он и очутился сегодня в Гаване, «где каждый мнит себя выше деревенщины, каковым все меня тут считают». «Это ладно, если они не зайдут слишком далеко, все будет в порядке, но — побольше достоинства, побольше смелости. Итак, решаюсь: позавтракаю здесь».
Третий персонаж — олицетворение власти. Ему не более двадцати семи лет. Он одет в военную форму, сшитую вполне прилично, она удовлетворяет требованиям устава и, одновременно, вкусам штатских модников. На нем — изрядное количество всяких металлических побрякушек. В левом верхнем кармане свисток — это для крайних случаев, — он подвешен к цепочке, которая заботливо драится, видимо, каждый день. Начищенные до блеска ботинки похожи на два зеркала, когда он стоит, и на две молнии, как только двинется. Говорит он мало, с трудом выжимает из себя улыбку — ведь это дело серьезное, и, прежде чем улыбнуться, надо поразмыслить, стоит ли. Самый ужасный вопрос для него — чем начать день, он встает перед ним с момента умывания. Для других людей какие тут могут быть сложности? Все начинают свой день как обычные смертные: умываются, бреются, причесываются и идут куда кому нужно, но он так не может. Уже во время умывания он должен составить себе программу поведения на целый день. Ибо все правильное, истинное, солидное требует движения по прямой линии. То есть все должно исходить из одной точки и двигаться, «если это необходимо», до бесконечности без малейших отклонений от намеченного пути. Такова природа власти. Власть не может перемещаться по кривой линии, она не терпит никаких пересечений, даже с другой прямой. Власть не допускает ни капризных зигзагов, ни произвольных завихрений: она должна знать, куда идет. Власть представляет собой нечто, подобное тому участку строившейся железной дороги, который он видел в детстве неподалеку от своего городка. Достроить его так и не удалось по причине прекращения работ. Две линии рельсов, идущих параллельно и неожиданно обрывающихся, — вот что такое власть. Когда же человек просто умывается и рассматривает себя в зеркале, он напоминает путника, оказавшегося на перекрестке дорог и не знающего, куда идти.