Я вышел в патио[10], опустился на скамейку, спиной к луне, и облокотился о закраину колодца. Старик Хулиан Баррерас, как всегда нелюдимый и суровый, тоже был здесь. Во дворе появлялись все новые люди и собирались группами. Пошли разговоры.
— По меньшей мере пожизненная каторга…
— А может, и расстреляют…
— Подумать только, поднять руку на полицейского!.. — воскликнул кто-то.
Покончив с этим, они стали говорить о женщинах, об алькальде и капитане. Но все сходились на одном: Нино совершил зверский поступок, Нино убил Селорио Рамоса. Такова была новость, и к ней ничего не оставалось добавить, кроме того, что Нино сам явился в полицейский участок, неся мертвеца на плечах, и сказал что-то такое, чего никто не хотел повторить.
Старая Руперта, на глазах у которой Селорио вырос, набросила на голову шаль и пошла к вдове.
— Дочь моя, будь уверена, бог обо всем помнит!
Хлопнув себя по колену, капитан в ярости воскликнул:
— Ну, можно ли после этого доверять таким людям! Повесить его надо!
— И немедленно, — поддержал капитана алькальд, всем своим видом выражая одобрение.
А жена капитана и жена алькальда тем временем перешли к болтовне о модах.
Лусио Бермудес, писарь в полицейском участке, получивший увольнительную, чтобы проститься с покойным, гнусный тип, невежда и пролаза, выскочил из своего угла и с нарочитой запальчивостью выкрикнул:
— Я знал, что этот Нино кого угодно может убить! Подумайте только, ведь половина его земли краденая!
Он кричал так громко, что мы со старым Хулианом, сидя в патио, слышали каждое слово. Я посмотрел на Хулиана, а он лишь сказал:
— О господи, чего только не наговорят!
Речи старика неизменно вызывали у меня глубокое уважение к нему.
— Но вы-то, старина, не верите этому?
Он повернулся ко мне лицом. Я видел его шляпу, посеребренную сверху луной, а под полями шляпы, в тени, красный огонек сигары.
— Поверьте, если человека вывести из себя, любой сделает то же самое, что Нино.
И тогда он рассказал мне, как было дело.
— Нино жил в полукилометре от полицейского участка. Это был человек высокий, статный, словно могучий дуб, с добрым лицом и большими ясными глазами. На его лице легко появлялась улыбка. Он жил бобылем, среди тростника, однако перед домом у него круглый год росли цветы, и всем было известно, что он только делает вид, будто не замечает, когда мальчишки в мае забираются к нему воровать манго. Он умел переносить и хорошие и плохие времена, неустанно обрабатывал землю, стараясь по луне и разным другим приметам определить погоду на весь год. Все, что у него было, принадлежало ему, начиная с черной сырой земли, в которой копошились сотни толстых дождевых червей, и кончая двумя упряжками волов. Все это, нажитое потом, принадлежало ему.
Таким был Нино, но с ним нужно было обращаться вежливо, вести себя деликатно, а не то в глазах У него вспыхивало пламя. К сожалению, Селорио Рамос мало разбирался в том, какие бывают люди, и слишком хорошо в том, каким должен быть полицейский.
Как-то под вечер капитан велел Рамосу одолжить у кого-нибудь волов для работы во дворе полицейского участка. Селорио трижды утвердительно кивнул головой, слушая приказание капитана. К несчастью, выбор его остановился на Нино, хотя поблизости жило много других, более покладистых соседей. А Нино в тот вечер, пользуясь прохладой, решил вспахать землю. Капрал подошел, взглянул на волов и, не сводя глаз с упряжки, приказал:
— Распряги их, они нужны капитану!
Нино вытер пот рукой и ответил:
— Мне они тоже нужны.
— Да ненадолго же, — пробурчал Селорио.
— Ненадолго или на всю жизнь — никто не возьмет у меня сейчас волов.
Капрал угрожающе вскинул руку, но сдержал себя и только сказал:
— Имей в виду, это для капитана.
Нино поднял голову, луч солнца упал на его висок светящимся треугольником, а глаза засверкали, как раскаленные уголья.
— А хоть бы и для господа бога!
Тут уж Селорио вышел из себя и, сделав несколько шагов по направлению к Нино, рявкнул:
— Или ты дашь мне волов, или я уведу тебя самого, чурбан ты этакий!
Но надо было знать Нино. В два счета он очутился возле полицейского, рванул его за пояс и поднял над головой.
— Ты еще не дорос до этого, — процедил он сквозь сжатые зубы и швырнул капрала наземь. Потом повернулся к нему спиной, будто выдернул вцепившийся в борозду сухой корень. И то, что он повернулся к нему спиной, было очень плохо, потому что капрал схватил мачете и вонзил его в левое плечо Нино. Но больше он уже ничего не мог сделать — могучая, тяжелая правая рука Нино сжала полицейскому горло и пригнула его к земле.
Всего лишь одна рука нужна человеку. Одна правая. Только что взрытая борозда была теплой, еще совсем сырой; в нее втиснулась голова Селорио. Глаза его, налитые кровью, вылезшие из орбит, уставились куда-то вверх. Ногти коротких пальцев впились в тело гиганта, правая рука уперлась в раненое, растерзанное плечо Нино. А Нино не шелохнулся, словно скатившийся с горы камень.
Вот как было дело. Потом Нино поднялся, все той же правой рукой закинул мертвого на свое раненое плечо и, не обращая внимания ни на боль, ни на горячую кровь, направился к полицейскому участку.
Он добрался туда уже в сумерках. Дежурный приказал ему остановиться, но он пошел дальше. Когда из открытой двери на него упал луч света и капитан поднялся ему навстречу, Нино сбросил с себя мертвеца и сказал:
— У кого есть свой вол, тот не посылает его за чужими.
Вот что поведал мне старик Хулиан. А в три часа утра Лусио Бермудес вышел в патио поискать огня, старик встал перед ним с зажженной сигарой в зубах, и, когда полицейский попросил разрешения прикурить, Хулиан Баррерас, не спуская с него глаз, вынул изо рта окурок и швырнул его на землю.
1944.
У горной дороги
(Перевод Р. Бурковой)
Старый Матиас стоял у дверей своего дома, когда увидел внизу, на дороге, человека, идущего вдоль ограды.
— Должно быть, Махенсио, — сказал он, обращаясь к жене.
Выглянув из-за спины мужа, старуха заметила:
— Махенсио хромает, а этот нет. — И потухшие глаза на ее маленьком личике стали настороженно всматриваться в незнакомца.
Сухое, морщинистое лицо старого Матиаса трудно было назвать приятным. Над беззубым ртом торчал горбатый нос, узкие, холодные глазки беспокойно бегали по сторонам.
Между тем идущий внизу человек раздвинул ряды проволоки и пролез через изгородь. Затем, осмотревшись, нашел тропинку в высокой траве и направился к дому.
— Должно быть, прохожий, — решила старуха.
Старик промычал в ответ что-то неопределенное.
Незнакомец подошел ближе и, оглядев старика спокойными темными глазами, спросил:
— Не вы ли будете Висенте Матиас?
Услышав свое имя, старик успокоился.
— Я и есть, вот уже целых пятьдесят четыре года, — ответил он и, засмеявшись, обернулся к жене.
Но незнакомец в ответ даже не улыбнулся. Матиас бросил взгляд на его пояс, потом на руки и спросил:
— Чем могу служить?
— Я ищу человека, который услужил бы мне в одном деле.
— Уж не я ли тот человек?
— Кто знает, — отрезал незнакомец, продолжая все так же спокойно смотреть на него.
— Если вы хотите узнать что-нибудь о наших местах, то я прожил здесь столько времени, что теперь наслаждаюсь тенью этого дерева, которое сам вырастил.
— А все-таки может случиться, что вы мне и не пригодитесь. Вот ведь в чем дело.
— Вам виднее, — ответил обескураженный Матиас.
Незнакомец медленно поднялся по ступенькам террасы и устало опустился на табурет.