И замолчав, она подошла к Андрею. Ее руки обвили его шею и она, прижавшись к его груди, снова заплакала. Он неловко обнял ее в ответ и они долго стояли так, прижавшись друг к другу. Наконец, Наталия встрепенулась, и побежала за занавеску.
-Надолго ты сюда? По делам, что ли? Али ишо по какой надобности?
-Два дня еще есть. А дел никаких нет. К тебе я приехал. Я же тогда ушел ни единого спасибо не сказав. Не смог я тогда сказать тебе, что ухожу, понимал, что ежели хоть слово тебе скажу, то удержишь меня, и не уйти мне бы от тебя.
-А нужно ли было сейчас приезжать? Столько лет прошло, да и не за что спасибо говорить. За шапку старую, да шаль бабкину?
-А хотя бы. Они мне, можно сказать, жизнь спасли. Я же верст двадцать по степи шел, при каждом шорохе в снег прятался, так что, ежели бы не шапка да шаль, то замерз бы.
-Ну хай так будет. Я тут быстро сейчас приготовлю что-нибудь, голодный небось, как волк. Я ведь помню, как ты тогда ел, словно неделю не кормленный. Вот только у меня окромя картошки да огурцов, ничего нет. Все немец отобрал.
-А я и теперь так ем, - засмеялся Андрей. - А насчет еды не печалься, я тут кое-что привез тебе.
И Андрей стал выкладывать на стол банки тушенки, пакет крупы, концентраты, сахар, завернутое в вощёную бумагу сало, и под конец бутылку водки. Отдельно положил два куска мыла и платок, купленный им недавно в военторге.
Наталия тем временем вышла из-за занавески, похорошевшая и в нарядной одежде. Не глядя на стол, она подошла к Андрею и сказала:
-Если в тот раз не сумела удержать, то в этот никуда не отпущу, и никому более не отдам.
-Война, Наташа, не позволит.
-Да будь она проклята, эта война. Никак вы не навоюетесь.
-Сейчас другая война идет. Тут иначе все.
-Да знаю я, - выкрикнула Наталия и присела за стол.
-Ты только жив останься. Ну сколько мне можно тебя терять? Тогда ушел, и словно в воду канул, аж на двадцать лет с гаком. Так и теперь снова также уйти хочешь?
-Теперь точно вернусь к тебе. Война уже к концу идет. К границам нашим вышли, еще несколько месяцев – и всему конец.
-Так за эти месяцы сколько вас ещё поляжет?
-Не бойся за меня, я теперь временно бессмертный буду. Ей-богу, только так.
Наталия засмеялась, после чего взяла разложенные на столе богатства, и пошла к печке. Скоро там что-то заскворчало, потянуло приятным аппетитным запахом. Андрею стало скучно сидеть, и он, отдернув занавеску, тоже пошел к печи. Наталия стояла возле печи, ловко орудуя сковородкой и кастрюлькой. Андрей вспомнил вдруг, как эти загрубевшие пальцы когда-то бинтовали его, молодого, безусого парня, после боя приползшего в эту станицу и спрятавшегося в сарае с сеном, и он в каком-то порыве схватил ее руку и стал целовать пальцы, горячо и страстно.
Через полчаса они сидели за столом, и Наталия с любовью смотрела, как он ест, а он, обжигаясь, улыбался, и пытался что-то говорить. Но Наталия жестом останавливала его и продолжала смотреть, словно запоминая его.
Утром они сходили в сельсовет, где председатель, хмурый пожилой мужчина с протезом вместо левой руки, написал справку о том, что они вступили в законный брак. Через два дня он уехал, пообещав писать как можно чаще. И действительно, письма приходили к ней почти каждую неделю. А порой и два письма. Он писал о том, как целыми днями отсиживается в штабе, пишет скучные, но важные бумаги. А Наталия понимала, что он обманывает его, что на самом деле Андрей также ходит в атаки, также стреляет наравне с бойцами, а все эти слова о сидении в штабе - на самом деле только для того, чтобы успокоить ее. В ответ она писала ему, как идут дела в колхозе, что она договорилась о ремонте хаты после окончания войны, что с госпиталей стали приходить некоторые станичники, правда, кто без руки, кто без ноги, но иные и целыми возвращаться стали, и что она его ждет. В последнем письме она написала ему, что у них будет ребенок, и спрашивала, как бы он хотел назвать сына или дочь.
А в апреле сорок пятого ей пришло письмо, в котором командование части сообщало, что ее муж погиб смертью храбрых, когда вместе с несколькими офицерами полка, попал в засаду в маленьком немецком городке. Вместе с письмом ей переслали личные вещи, несколько фотокарточек, и неоконченное письмо, где Андрей писал о том, что уже подписан приказ о его откомандировании в Ростов, откуда он надеялся уже забрать ее к себе.
На одной из карточек Андрей был совсем молодой, точно такой, каким она его увидела в первый раз, разве что виднелась легкая седина на висках. Эту карточку Наталия прикрепила рядом с иконами, и каждый раз, отбивая поклоны, она думала о нем. «Странная жизнь сложилась у меня,» думала она, «ведь если сложить все время, что я его видела и знала, то и недели не наберется. А на деле все так, словно бы всю жизнь его знаю. Будто бы вместе прожили жизнь, счастливую и долгую. Даже сейчас его чувствую, как будто стоит рядом, улыбается и держит меня за плечи. А может так оно и есть?» и Наталия посмотрела на свой круглый живот, в котором жила не только ее жизнь, но и жизнь ее мужа.
Два памятника
Политическим крысам, проституткам
и переписчикам истории посвящается…
***
Лето 1937 года выдалось на Украине жарким и довольно засушливым. Потому бригаде Петра Коваля приходилось сидеть за баранками своих автомобилей от зари до зари, чтобы доставлять воду для поливки посевов и готовки еды на полевых станах. Но, как и каждый труд, как бы ни огромен и тяжек он ни был, он тоже подошел к концу и результаты бесконечных усилий уже зримо и четко виднелись золотыми полновесными колосьями на бескрайних просторах полей колхоза «Красный путь». Страда была в полном разгаре и теперь машины возили не воду, а собранное умелыми и заботливыми руками зерно, которое означало не только извечную потребность человека в хлебе, но и возможность заработать некое количество трудодней, а значит, даст возможность купить новые сапоги, новую книгу, или просто съездить в райцентр, посидеть в кинотеатре и провести вечер в каком-нибудь ресторане или бильярдной. Потому ни Петра, ни кого другого в бригаде просить или упрашивать не приходилось – люди сами понимали, что каждая капля пота, каждое движение баранки автомобиля - это их хлеб насущный во всех смыслах этого слова. От того и видели их дома лишь только ночью, да и то не во всякую, поскольку порой легче было заночевать на стане, выгадав лишние 30-40 минут на сон.
Но сегодня Петр решил все же съездить домой. Последний рейс до элеватора пролетел в одно мгновение и Петр уже видел себя дома, предвкушал, как его жена Оксана начнет хлопотать, собирая на стол, дети выбегут из своей комнаты и повиснут, как всегда, на его широких плечах. А он, степенно и несуетливо подойдет к своей милой Оксанке, и обнимет ее, слегка щекоча усами ее румяные щечки. Мысли о предстоящей встрече настолько его увлекли, что он чуть не проворонил своротку до села. Пришлось только сдать назад, метров на двадцать.
Когда до села оставалось километра полтора, фары машины высветили на дороге фигуру одиноко бредущего человека. Тот, обернувшись на свет фар, остановился и поднял руку. Поравнявшись с ним, Петр остановил машину и узнал в путнике Степана Бутко, одного из немногих единоличников, которые еще остались на селе. Несмотря на свои почти полные 60 лет, он все еще был полон сил и, к тому же, обладал острым крестьянским умом. В годы гражданской войны он пропал из села, вернувшись только в конце 1923 года. Ходили слухи, что он воевал в армии Деникина, а после его разгрома какое-то время состоял в банде атамана Чуба, но доказательств этому не нашлось, и потому все разговоры, о его якобы белогвардейском и бандитском прошлом, понемногу поутихли. Сам же Степан о том периоде жизни говорил неохотно, ссылаясь на то, что всю войну спасался от красных и белых, бегая по глухим хуторам. Все последующие годы он жил обособленно, ни с кем не сходясь, и никого не допуская к себе. В годы коллективизации он отказался вступать в колхоз, мотивируя тем, что от него колхозу никакого прибытка не будет. Позже, году в тридцать четвертом или пятом, его даже арестовывали, но уже через несколько дней выпустили. Что породило еще больше слухов в его отношении, мол, был завербован ГПУ и только потому был отпущен. Сам Степан этих слухов не подтверждал, но и не опровергал, выражаясь несколько двусмысленно по этому поводу, отчего у односельчан крепло мнение о его работе на соответствующие органы.