-А ты знаешь, а мне польский поручик предложил с ними пойти.
-А ты чего?
-А что я? Я отказался. С вами мне не по пути, а с ними подавно.
-Гордый ты.
-Гордый. Каждый русский офицер имеет свою гордость за Родину.
-А есть она у тебя, эта Родина? Можеть мы на неё по разному смотрим?
-Нет, она у нас одна. Что у тебя, что у меня.
-Ну нет. Ты за ту бьешься, какая у помещика, да у царя была. А мы за ту, которая для трудового народу. Чуешь разницу?
В этот момент скрипнула дверь камеры и через дверной проем пролился коридорный свет. В этом свете Александр увидел, что в камере они не одни. Вместе с ними было еще два красноармейца, четверо солдат Белой армии, да несколько штатских лиц. Была среди них и женщина, лет сорока, с полным и заплаканным лицом.
-Выходи, собаки. - раздалось на ломаном русском, и все потянулись к выходу.
-Шевелись давай, курвы! - продолжал командовать невидимый голос.
-Ишь, раскомандовался, - сказал Александр достаточно громко и по-польски, выходя из камеры. И тут же получил увесистый удар в спину.
-Давай топай!
Подгоняемые бранью и прикладами винтовок, арестованные потянулись к выходу.
-Слушай, комиссар, - вдруг прошептал Александр. -А ты точно веришь, что все именно так и будет, счастливая жизнь, и благоденствие для каждого?
-Будет, - убежденно прошептал Волков. -Не могёт быть иначе, мы победим. С этой мыслей и помирать не страшно. А тебе что, боязно? А то возьми и согласись с энтим офицеришкой, пока еще не поздно
-Да пошёл ты! Комаровские всю жизнь даже не царю служили, хотя и это было, а Родине. Понимаешь ты это, комиссарская твоя башка? И перед каким-то пшеком, врагом России, падать на колени не буду. Не таким меня мать родила. Не таким меня воспитали. Родина, она у нас с тобой одна, иудой же быть по воле сердца и присяге не расположен.
-Разные у нас с тобой Родины, штабс-капитан.
-Одна она у нас с тобой, просто понимаем мы ее с тобой по-разному. А живем и умираем ради неё.
Волков хотел возразить, но в этот момент конвой и арестанты вышли на неширокий дворик. Кто-то из арестантов судорожно всхлипнул, готовый зарыдать, но, видимо, взял себя в руки. Было непонятно, кто это, из красноармейцев или из белых, да и неважно уже это было. Конвойные быстро и умело - видать не в первый раз - прикладами и пинками подогнали арестантов к каменной стене, выщербленной пулями. После чего посмеиваясь и весело о чем-то разговаривая, отошли на несколько шагов. Наступила гнетущая тишина.
-Вот и все, - сказал Волков. -Ежели верующий, то самое время тебе молиться.
Александр ничего не ответил, только вдруг схватил Волкова за руку и сжав ее, жарко заговорил. уже ничего и никого не стесняясь.
-Ты знаешь, комиссар, я ни о чем никогда не жалел в своей жизни. Все что ни делал, я делал только ради России-матушки. И когда с немцами воевал, и когда против красных пошел, я только в Россию верил, за неё на смерть был готов. Не за царя, не за Ленина вашего. Одна у нас Родина, и за нее воевать и умирать не страшно. А вот сейчас, только об одном жалею - не увидеть мне твоего прекрасного будущего, если, конечно, оно наступит.
-Наступит, непременно наступит, - убежденно произнес Волков. -Ежели не мы, то детишки наши увидят. У тебя-то детишки есть?
-Не успел.
-Ну, значит, родственники увидят. Остались они у тебя?
-Были в Петербурге. Мать, да сестра. А живы, нет ли, один Бог ведает.
В этот момент во двор вышел давешний поручик. Конвойные повыбрасывали сигареты и встали по стойке "смирно". Но поручик, словно не замечая, прошел мимо них и подошёл к Комаровскому.
-Не раздумали, господин штабс-капитан? Ведь вы же поляк, вам ли быть среди этой москальской сволочи? Одумайтесь, пока не поздно. Стоит ли умирать ради холопов, не лучше ли пойти на службу великой Польше, которая скоро раскинется от моря до моря? А России скоро конец.
-Дурак ты, - отчетливо и громко скказал Александр. -Дурак. Никогда не будет России конца, Россия была, есть и будет.
-Пся крев, - заорал поручик и замахнулся. Но Александр даже не отшатнулся, а просто смотрел в его глаза. Рука замерла в нелепом взмахе, и спустя пару мгновений упала.
-Ты сам этого хотел, ты сам это выбрал, - зашипел поручик и вихляя тощим задом, вернулся к конвоирам. Те снова вытянулись и взяли винтовки наизготовку.
-Готовсь, - закричал поручик тонким голосом и конвоиры вскинули винтовки.
-Ну, вот и все, - сказал Волков и взял руку Комаровского в свою руку. -Хороший ты человек, только запутался.
-Да и ты порядочная сволочь, - засмеялся Комаровский и сжал руку Волкова. -А если что не так было, то прости меня.
-И помолчав, добавил:
-Товарищ.
И в этот момент раздался залп. Волков и Комаровский медленно упали на землю, так и не разжав рук. Глаза Комаровского остались открытыми и продолжали смотреть в небо. Конвоиры и поручик несколько опасливо подошли к упавшим, словно боясь, что сделали свою палаческую работу недобросовестно и кто-то остался живым. Увидев открытые глаза Комаровского, поручик подпрыгнул, выхватил из кобуры револьвер и разрядил в неподвижное тело весь барабан, при этом страшно и истерично сквернословя. И только когда раздался сухой щелчок, означавший. что барабан опустел, он обхватил голову руками, и словно пьяный покинул место казни. А конвоиры начали спешно обыскивать трупы, надеясь хоть на какую-нибудь добычу.
***
25 августа 1993 года в ходе визита в Польшу Борис Ельцин со словами "Простите нас", возложил венок к памятнику жертвам Катыни в Варшаве. В 1996 году правительства России и Польши договорились о строительстве мемориалов в Катыни и Медном.
***
7 апреля 2010 года, посетив Катынь, Владимир Путин назвал ответственного за нее. Он высказал свое "личное мнение", что Сталин "совершил этот расстрел исходя из чувства мести" за красноармейцев, погибших в польском плену в 1920-х годах. О гражданских лицах и белогвардейцах он благоразумно умолчал.
***
Польша, несмотря на бесспорные факты бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам, а также к белым и гражданским лицам в 1919-1922 годы, не признает своей ответственности за их гибель в польском плену и категорически отвергает любые обвинения по этому поводу в свой адрес. Как заявила в 1998 году генеральный прокурор Польши и министр юстиции Ханна Сухоцкая, "...следствия по делу о, якобы, истреблении пленных большевиков в войне 1919-1920 годов, которого требует от Польши Генеральный прокурор России, не будет."
Власти России по прежнему продолжают каяться за Катынь, которой не было, и не хотят требовать покаяния от Польши за злодеяния по отношению к русским людям.
Пашка
-Пашка, ирод, да что ж ты делаешь! Креста на тебе нет! И как совесть тебе позволила на такое пойти? -Уйди, святой отец, а то расшибу, сатана худая! Опять мне тут контры разводишь! И про крест мне тут не агитируй. Свои поповские выдумки оставь для несознательных, что к тебе в церковь ходят.
-Оставь, говорю, святыни, не сотвори худого для души своей. Ибо, совершивший святотатство, не будет прощен во веки веков! -Тааак, - протянул Пашка. -Покудова, значица, советская власть за трудящегося человека все свои силы кладет, ты мне тута еще агитацию разводить удумал?
Разгоряченный Пашка даже вытащил наган, но, поглядев на высокого, с седой, развевающейся на ветру бородой, священника, со злостью закинул его обратно в кобуру. -Голод у людей, понимаешь, ты, служитель культа? А ведь первый должон бы поддержать, поспособствовать. Или Христос не тебя учил помогать людям? Мы ж не воровские люди, не разбойные, не для себя снимаем. На каждую такую цацку это ж сколько пудов хлеба купить можно? Да и рази мы все взяли? Мы ж тока оклады сняли. А иконы мы тебе все оставили, голова твоя поповская. Мы же понимаем, что религия есть дурман, но коли кто несознательный к тебе за этим ходить пожелает, что ж, мы не против, тока ты против народной власти не настраивай.
-Дурак ты, Пашка. Разве ж я когда против народа был? Вспомни, что в писании сказано: «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? сказываю вам, что подаст им защиту вскоре.» Молиться надо о заступничестве Божием и тогда смилостивится Господь… -Молиться, - презрительно хмыкнул Пашка. -Да пока ты там размусоливать о помощи у аналоя будешь, люди-то помрут. -Вскоре подаст защиту, - передразнил священника Пашка, но тут же почувствовал неловкость, словно бы отобрал у ребенка игрушку, да еще насмеявшись над ним при этом.