— Бойтесь равнодушных! — мотин коллега, в темпе перекрасившийся на том же самом собрании, гневно вещал. — Бойтесь равнодушных! (Метя в меня.) Заблуждающиеся могут раскаяться (не сомневаюсь!), равнодушие — неисправимо!
Вот это правильно! «Бойтесь равнодушных», чьи насмешливые глазки холодно наблюдают ваши «искренние заблуждения», «глубокие раскаяния» — и не дают развернуться во всю ширь! «Бойтесь!» Опять раздухарился.
— Колоссальная баба через двор идет! — вдруг произнес мой сосед Веряскин, стоя у окна. — В смысле походки... — непонятно добавил он.
Но я понял. Первой реакции на Лялю — колоссальная баба! — всегда требовалось логическое пояснение: а почему— колоссальная? Не молодая, не красивая... «В смысле походки»? Пожалуй! Что сразу покоряло в ней — заводная пружина!
Я вскочил.
— ...и мужик с ней.
Я рухнул. Ну, ясно! На что надеяться рядом с этим, который устраивает помолвку в Париже, венчание в Японии (тогда я не знал еще, что венчание в Японии, был только уверен, что у него все будет хорошо). Как величественно на собрании держался! А ты — напился, стыдно почему-то было тебе! И куда лезешь, чердачный житель? С кем равняешься?.. К тому же недавно крупно начудил. Знает ли она? Во время очередной разлуки с ней случайно узнал, что она в Финляндии, на фотовыставке, а я — всего через залив от нее, в Доме творчества. Тут вьюга началась, и подумалось: а что я сделал, чтобы ее завоевать? Ни одного поступка не совершил — с какой стати она ко мне как-то иначе должна относиться, чем к другим? Вьюга завывала, и я вдруг решился: пойду! Надел валенки с калошами, тулуп, в котором ходил рыбу ловить, для конспирации взял коловорот... Ильич ходил через залив в Финляндию — а мне нельзя?.. Сколько там было всего — рассказывать не буду. Главное — никак от меня добиться не могли: зачем шел? Как рыба молчал! Так что откуда ей знать — если никто, кроме меня, даже не догадывается, зачем ходил?..
Но где же они? Я уже причесался перед куском зеркала над раковиной, в углу палаты. Ну?.. Все, что слышал о ней (а вернее, о нас) в последнее время — это ее отзыв одной подруге про наши дела: «Пришли друг от друга в приятный ужас и разбежались». Но ведь «приятный»? Но ведь в «ужас»?
Явились. Как и следовало ожидать, Мотины проблемы на повестке стояли, а отнюдь не мои. Со мной-то все в порядке: в больнице, культурно! А вот с Мотей...
— Пойми, — настойчиво внушала Ляля, — хотят, чтобы ты ненадолго в угол встал. Трудно тебе?
— С какой это стати? — Мотя петушился.
— «Стать» пока трогать не будем, — сказала она (мы наконец переглянулись, сердце заколотилось). — Посмотрим на их поведение... раз хотят! В монастырях наш герой время не проводил? Было бы идеально...
— А может — в Ташкент поедем! Отличное место! — радостно завопил я. — Там же он родился, Зазубрин-то наш! А?!
— А что — это идея!
Другая вображуля-капризуля воскликнула бы: «Ташкент? Азия! Ни за что!» Но такая капризуля и мне была бы не нужна, а эта всем необходима, не только мне...
Вообще, как я теперь понимал, она к нему гораздо ближе была, чем казалось вначале. И, главное, что бесило меня: отнюдь не корыстные мотивы сближали их, а что-то другое. Вот что убивало! Зря причесывался — как консультант я им нужен...
И вот после наступления полной ясности — снова безумие! Ташк-енд!
— Но ведь конец и длинным может быть! — говорила она, и мы усмехались двусмысленности «конца», и от таких «двусмысленностей» кружилась голова. Специально — чтобы расстаться, вспоминали все самое стыдное, что в жизни было... «И вот я лежу на столе, надо мной хирург — зеленая шапочка, зеленый халат...» «Что я делаю, что я делаю?!» Причем это, оказывается, не я бормочу, а он!.. Но эти воспоминания еще больше нас подхлестывали. Такого не было никогда! В жизни много кидало меня, были и ровничницы, и сновальщицы, и трепальщицы — но она, потеряв всякий стыд, была и ровничницей, и сновальщицей, и трепальщицей в одном лице!
Мотя держался все надменнее: мол, со ссыльным, думаете, можно как угодно обращаться!.. Ташк-енд!
Где он, наш спаситель, единственная надежда на то, что безумие это кончится когда-нибудь? Что-то долго там плещется... Холодный душ, потом горячий, холодный, потом снова горячий, снова холодный, потом ненадолго повеситься — и все снимет как рукой!
В Ташкенте нас приняли, как тут и положено: пузатые сановники встретили на трех белых «Волгах», отвезли во дворец. Еще бы — о земляке их собираемся писать! Дворец этот с азиатским простодушием именовался «Школа усовершенствования очень ответственных работников»! Вот так. Но времена менялись, «очень ответственных работников» сюда уже мало приезжало. Пустынные мраморные холлы, узорчатые ковры, тихий плеск фонтанов... иногда проплывали «очень».