— Налей мне, родная, стакан воды, — попросил Крейг. С него достаточно было цитат из коллекции мудрых изречений Йена Уодли. Пить ему, в сущности, не хотелось, но Энн была смущена и растерянна, и Крейг надеялся, что, попросив ее об этой маленькой услуге, он, быть может, сумеет пробить брешь в стене отчуждения, разделявшей их. Он заметил, что слово «родная» обрадовало ее. Он отпил немного из стакана.
— А у тебя будут еще посетители, — сказала она. — Завтра приезжает мама и…
— О господи. Как она узнала?
— Я позвонила ей, — ответила Энн с виноватым видом. — Она ужасно расстроилась. Ты не сердишься, что я ей сказала?
— Нет, — солгал он.
— Обычная человечность.
— Согласен, — нетерпеливо сказал Крейг. — Согласен. Обычная человечность.
— И Гейл тоже едет, — сказала Энн.
— Ей тоже ты звонила?
— Да. Я делала лишь то, что считала правильным, папа. Ты на меня не сердишься?
— Нет. — Крейг поставил стакан на столик, обессилено откинулся на подушки, показывая Энн, что устал и хочет быть один.
— Я должна перед тобой извиниться. Когда я писала тебе письмо, то так спешила, что ничего не сказала о твоем сценарии. Не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение, но я от него в восторге и должна была тебе сказать.
— У тебя другое было на уме.
— Конечно, ты вправе иронизировать, — смиренно сказала она. — Во всяком случае, я в восторге. И Йен тоже. Он хотел, чтобы я тебе это сказала.
— Вот и славно.
— Он уже разговаривал с мистером Томасом. Их мнения о сценарии во многом схожи. Они оба уверены в успехе.
— Вот и славно, — повторил Крейг.
— Конечно, мистер Томас обо мне еще ничего не знает. — Она замялась. — Йен боится, что из-за меня ты будешь против него. Я имею в виду, против того, чтобы он работал над сценарием. — Она хотела услышать, что Крейг на это ответит, но тот молчал. — Я сказала Йену, что ты слишком благороден, чтобы становиться ему поперек дороги только из-за того, что… — Она не договорила.
— Я уже не тот благородный человек, что был на прошлой неделе, — сказал Крейг.
— Йену страшно нужна работа, — сказала Энн. — Он говорит, что без нее он не чувствует почвы под ногами. Он был в ужасном положении… Ты ему не откажешь, папа, правда? — Она уже умоляла.
— Нет, не откажу, — сказал он.
— Я так и знала. — Она сказала это тоном маленькой девочки, которой папа обещал веселую загородную прогулку и для которой не существует ни больниц, ни боли, ни крови. — Йен сейчас внизу. Он очень хотел бы прийти сюда и поздороваться. Он ужасно тревожится за тебя. Можно, я позову его? На минутку.
— А шел бы он… — выругался Крейг. Энн ахнула от неожиданности. Если ему не изменяет память, он еще ни разу при ней так не бранился.
— О папа! Как можешь ты быть таким несправедливым? — Она резко повернулась и выбежала из комнаты.
«Ничего, она уже большая, — думал Крейг, погружаясь головой в подушки. — Знает все бранные слова. Я, пожалуй, переберусь в общую палату. Туда не пускают посетителей».
Вечером того же дня его оперировали. Анализы показали, что у него возобновилось внутреннее кровотечение, хотя оно и не было столь обильным, как в ту ночь в отеле. Медленное, опасное, истощающее кровотечение, источник которого невозможно определить.
Пока ему брили грудь и живот и еще не сделали предоперационную инъекцию морфия, он ясно сознавал, что не боится. «Пятьдесят на пятьдесят», — сказал доктор. Более справедливых условий игры человек не может требовать.
Лица появлялись и исчезали, мимолетные, молчаливые, едва различимые, точно окутанные туманом, — Мэрфи, Томас, доктор Гибсон, уклончивые, не предостерегающие и не подбадривающие; его жена, его дочь Марша, неестественно полная и плачущая; Гейл Маккиннон, свежая, как после морского купания; Констанс, суровая до неузнаваемости; Эдвард Бреннер… Но Эдвард Бреннер умер. Уж не во сне ли он всех их видит? Заговорил он только однажды. — Марша, — сказал он, — до чего же ты располнела.
Он чувствовал острую боль, но сдерживал стоны. Африканцу со шрамами из салона первого класса это было бы непонятно. Бремя Белого Человека. Он держался стоически, ждал очередной — раз в четыре часа — порции морфия и не требовал больше. Кто сказал, что стоицизм бесполезен? Во всяком случае, не его друг.
Рабочие сцены, все в белом, вносят реквизит — шприцы, кровь. Осветительную аппаратуру передвинули на другое место. В ушах раздавался шум морского прибоя. Он просыпался. Засыпал. Лица появлялись и исчезали, каждое — со своими претензиями. Где Йен Уодли, этот расхлябанный вероломный человек? Где Белинда Коэн в платье цвета электрик? Какие еще чеки она принесла ему подписать? Еще врачи. Лучший специалист в стране. Тихие голоса медиков, шепот за спиной. А белокурая скандинавка с опытными руками так больше и не появлялась. Увы.