Он вел машину. Ярко светило послеполуденное солнце, внизу, справа от него, синело море, белая вилла осталась позади. Он оглянулся, чтобы посмотреть на нее в последний раз.
Неплохо пожить в таком доме в двадцать семь лет. В нем они зачали Энн. На большой кровати в прохладной спальне с высоким потолком и видом на море — той самой спальне, в которой они блаженствовали три чудесных, как сон, месяца. Он не рассказал Гейл Маккиннон ни об Энн, ни о Бреннере, ни об этих трех месяцах, ни о том, как кончилась дружба и погибла любовь. Что случилось с любительскими фильмами, которые они снимали в то лето? Он понятия не имел, куда девались катушки старой хрупкой пленки. Валяются где-нибудь в груде старых театральных программ, журналов, сломанных теннисных ракеток в подвале дома на Семьдесят восьмой улице, который он купил в связи с предстоящим рождением Энн, дома, где он ни разу не был с тех пор, как объявил Пенелопе о решении развестись с ней; дома, по которому он, наверно, до конца дней своих мог бы пройти с закрытыми глазами.
Он прибавил газ, и вилла исчезла за поворотом шоссе. Вот тебе урок: держись подальше от мест, где ты был счастлив.
Девушка, помолчав немного, сказала:
— Мэрфи говорит, что жена у вас очень красивая.
Можно было подумать, что она прочла мысли Крейга.
— Была, — ответил Крейг. — Наверно, и сейчас еще. Да, и сейчас.
— Вы расстаетесь мирно?
— Развод есть развод.
— Мои родители расстались тихо и вежливо, — сказала Гейл Маккиннон. — Мерзость какая-то. Мать взяла и ушла. Мне тогда было шестнадцать. Она и до этого уходила. Только на этот раз уже не вернулась. Когда мне исполнилось восемнадцать, я спросила отца, в чем дело. Он сказал: «Она что-то ищет. Не меня». — Девушка вздохнула. — Раз в год, на Рождество, она присылает мне открытки. Из разных частей света. Когда-нибудь попробую разыскать ее. — Она вдруг умолкла и откинулась на спинку сиденья. Потом спросила:
— Мэрфи не похож на голливудского посредника, какими их обычно представляешь, правда?
— Вы имеете в виду, что он не низкого роста, не толстый, не еврей и не картавит?
Девушка засмеялась.
— Я рада, что вы так внимательно прочли меня. А то, что я оставила вам сегодня утром, видели?
— Да.
— Есть замечания?
— Нет.
Она снова немного помолчала.
— Он очень неглуп, этот мистер Мэрфи, — сказала она. — Перед вашим приходом он сказал мне, что, если бы вы выпустили вашу последнюю картину сегодня, она имела бы большой успех. Она опередила время, так он считает.
Крейг внимательно следил за дорогой и притормозил, давая перейти через шоссе целому семейству в купальных костюмах.
— Я согласилась с ним, — продолжала девушка. — Боевиком она, возможно, и не стала бы, по крайней мере в том смысле, какой придает этому слову мистер Мэрфи, но зрители, во всяком случае, оценили бы ее оригинальность.
— Вы ее видели? — Крейг не мог скрыть удивления.
— Да. Мистер Мэрфи говорит, что вы допустили большую ошибку, не став режиссером. Говорит, что режиссер сегодня — главная фигура в кино.
— Возможно, он прав.
— Мистер Мэрфи сказал, что до шестьдесят пятого года вам как режиссеру было бы очень легко найти работу.
— Может быть.
— Было у вас такое желание?
— Нет.
— Почему?
— Вероятно, потому, что ленился.
— Вы же знаете, что это неправда. — Девушка была явно раздосадована его нежеланием говорить откровенно.
— Ну, если вам это так уж интересно, — сказал Крейг, — я думал, что мне не хватит таланта. Самое большее из меня получился бы сносный режиссер. Нашлось бы с полсотни режиссеров лучше меня.
— А среди продюсеров не найдется полсотни лучше вас? — В голосе девушки послышался вызов.
— Может, найдется пятеро. Но и эти, если повезет, перемрут, или сопьются, или в струю не попадут.
— Если бы вам пришлось начинать все сначала, выбрали бы вы себе другое занятие?
— Никому не приходится начинать все сначала, — сказал Крейг. — А теперь любуйтесь, пожалуйста, пейзажами.
— Ну, что ж, — спокойно сказала девушка. — Ленч, во всяком случае, был приятный.