«А ведь она правду сказала, — подумал Крейг. — Она действительно хорошо подготовилась. Когда все это было, она еще и на свет не родилась». Он поднял голову.
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— Сколько вам лет?
— Двадцать два, — сказала она. — Разве это имеет значение?
— Это всегда имеет значение. — Он с невольным уважением стал читать дальше: «Нетрудно вспомнить и более свежие имена, но нет нужды искать новые подтверждения. Почти всегда находились люди, как бы они не назывались, бравшие на себя роль собирателей талантов и устраивавшие фестивали, на которых Эсхил соперничал с Софоклом. Бэрбедж, например, возглавлял театр „Глобус“, когда Шекспир принес ему почитать своего „Гамлета“, и не упустил его. В этом длинном почетном списке стоит и имя Джесса Крейга».
«Ну, брат, держись, — подумал он. — Сейчас начнется».
«Джесс Крейг, — читал он, — впервые привлек к себе внимание в 1946 году — ему было тогда 24 года, — представив на суд зрителей „Пехотинца“, одно из немногих драматических произведений о второй мировой войне, выдержавших испытание временем. В период с 1946 по 1965 год Крейг был продюсером еще десяти пьес и двенадцати фильмов, значительная часть которых имела и кассовый успех, и успех у критики. После 1965 года ни на сцене, ни на экране не появилось ни одной его новой работы».
Зазвонил телефон.
— Извините, — сказал он и взял трубку. — Крейг слушает.
— Я тебя разбудила?
— Нет.
Он с беспокойством взглянул на девушку. Та сгорбилась на стуле, нелепая в своей мешковатой рубашке.
— Как ты провел эту ужасную ночь? Снилась я тебе в соблазнительных позах?
— Что-то не помню.
— Свинья. Развлекаешься там?
— Да.
— Свинья вдвойне, — сказала Констанс. — Ты один?
— Нет.
— Ага.
— Не то, что ты думаешь.
— Но разговаривать со мной ты все же не можешь.
— Не обо всем. Как Париж?
— Духота. И французы по обыкновению несносны.
— Откуда ты звонишь?
— Из конторы.
Он представил себе ее контору — маленькую, тесную комнатушку на улице Марбёф, где всегда толкутся молодые люди и девушки, похожие скорее на гребцов, пересекающих Атлантический океан в лодках, чем на студентов-туристов, прибывших сюда на грузовых и пассажирских пароходах или на самолетах. Ее обязанностью было устраивать для них поездки по стране. Казалось бы, каждый посетитель моложе тридцати лет мог рассчитывать здесь на доброжелательную встречу, в каком бы виде он ни появился, но стоило Констанс почуять пусть еле уловимый запах марихуаны, как она театрально вставала из-за стола и грозно показывала на дверь.
— Ты не боишься, что тебя подслушивают? — спросил он.
Временами на Констанс нападала подозрительность: ей чудилось, что к ее телефону подключаются то французские налоговые агенты, то американская служба по борьбе с наркотиками, то бывшие любовники — высокопоставленные дипломаты.
— Я же не говорю ничего такого, чего французы сами не знают. Они гордятся своей несносностью.
— Как твои дети?
— Нормально. Удачное сочетание — у одной характер ангельский, другой — совершенный чертенок.
Констанс была замужем дважды: один раз — за итальянцем, другой — за англичанином. Мальчик родился от итальянца; к одиннадцати годам его уже четыре раза выгоняли из школы.
— Джанни вчера опять отправили домой, — равнодушно сообщила Констанс. — Хотел устроить побоище на уроке рисования.
— Ты уж скажешь, Констанс. — Крейг знал, что она склонна к преувеличениям.
— Ну, может, не побоище. Кажется, он хотел выбросить из окна какую-то девочку в очках. Чего, говорит, она на меня все смотрит. В общем, ничего особенного. Через два дня вернется в школу. А Филиппу, кажется, собираются премировать по окончании семестра «Критикой чистого разума». Они проверили ее «IQ»[3] и говорят, что она, наверно, станет президентом корпорации, выпускающей ЭВМ.