XXII. Волшебный фонарь
Выйдя из совета, в котором Туш-а-Ту и Пиборнь взаимно упрекали друг друга в том, что они ведут к бездне короля и монархию, Гиацинт, очень озабоченный, поспешно пригласил к себе на помощь фею дня. Чуть только он её завидел:
— Благодетельница, — закричал он, — спасите меня, спасите мой народ! Составьте нам конституцию.
— Дитя моё, — сказала фея, — это для меня тарабарская грамота. Мы, феи, живём в старомодном мире, наше дело беречь маленьких принцев да выдавать замуж молодых принцесс. Что я смыслю в политике? Я стараюсь только доставить людям побольше счастья.
— Покровительница, если я не найду такую конституцию, которая осчастливит мой народ, я погиб.
— Дитя моё, хочешь, я тебя поведу в царство попугаев, где все говорят, чтоб ничего не сказать? Или в царство гусей, где каждый чванится своим умом? Или в царство чижей, где всякий гордится тем, что он чиж?
— Нет, нет, голубушка, не того мне надо.
— Попробуем как-нибудь иначе, милый. Посмотрим, что бы нам придумать.
Фея отворила окно и позвала ласточку, гонявшуюся за мошками.
— Милая, — спросила она, — счастлива ли ты?
— Да, — весело чирикнула ласточка.
— Почему ты счастлива?
— Потому что свободна, — ответила птичка.
И умчалась вихрем.
Фея ещё раз выглянула из окошка и подозвала пчелу, суетившуюся на ветке жимолости.
— Милая, — спросила она, — счастлива ли ты?
— Да, — прожужжала крошка.
— Почему ты счастлива?
— Потому что работаю с утра до вечера.
— Кто направляет твою работу? — спросил Гиацинт.
— Сама, — ответила пчела, — Всё делаю по-своему, так на что ж мне начальство?
С этими словами она улетела.
— Дай мне руку, — сказала фея Гиацинту.
В одно мгновение они очутились среди полей.
Там было стадо баранов. Пастух спал. Собака сторожила.
— Ты счастлив? — спросила фея у толстого барана, усердно щипавшего траву.
— Как же я буду счастлив? — ответил баран, — Целый Божий день то кусают, то бьют. Завтра будут стричь либо отошлют на бойню. Чтобы быть счастливым, надо самому себе господином быть.
— Однако, — сказал Гиацинт, — ведь вот ты же ешь, жиреешь, спишь?
— Моя такая судьба, — сказал баран, — что меня съедят либо волки, либо люди. Всего умнее об этом не думать.
Он забил голову в траву и стал жевать ещё усерднее, чтобы наверстать потерянное время.
— Дитя моё, — сказала фея, — наше дело как будто подвигается. Быть свободным, работать, быть самому себе господином — это счастье. Ты поставь это у себя в конституции.
— Матушка, — сказал Гиацинт, — свобода доставляет счастье скотам. От людей так дёшево не отделаешься. У них разум есть.
— Значит, — возразила фея, — они со всем своим разумом глупее скотов.
— Матушка, — сказал Гиацинт, — мне бы посоветоваться с каким-нибудь древним мудрецом. Ах! кабы мне Аристотеля повидать!
— Мой кум Аристотель не откажется прийти, — сказала фея, очерчивая в воздухе круги. — Я с ним давно знакома. И шашни его все нам доподлинно известны.
— Матушка, ведь он философ!
— Ничего, что философ, дитя моё. Всё такой же человек. Философы-то иной раз ещё хуже чудят.
Пока она говорила, из земли выходил пар, который постепенно принимал человеческий образ. Гиацинт вдруг увидел перед собою рослого мужчину с приятным лицом, в изящной греческой мантии.
— Здравствуйте, любезная сестра, — сказал философ, целуя руку феи. — Я был за сто миль отсюда, подшучивал над красавцем Платоном. Всё такой же мечтатель! Я услышал ваш призыв и явился. Чем могу служить?
— Любезный кум, вот молодой король просит у вас конституцию для своего народа.
— К чему? — сказал Аристотель. — Коли он всех красивее, всех сильнее, всех учёнее, всех умней и всех искусней, коли он всегда прав, коли он никогда не ошибается — пусть правит один. По этим верным приметам всякий признает его вождём и царём. В противном случае, пусть предоставит своим подданным управляться, как они сами хотят, и пусть не навязывается в руководители тем, кто лучше и умнее его самого.
— Господин Аристотель, — сказал Гиацинт, — задача не так проста, как вы полагаете. Мои подданные хотят, чтобы я их осчастливил, а я не знаю, как за это взяться.