Посредине этой чудесной клетки, на сучковатой палке, вертящейся во все стороны, прыгали и ходили тысячи птиц всевозможных стран и видов: колибри, попугаи, чижи, кардиналы, коноплянки, дрозды и всякие другие, — этот пернатый мир пел одну и ту же песню; только каждая птица пела, на своём жаргоне. Виолетта, понимавшая язык птиц так же хорошо, как и язык зверей, выслушала пение этих голосов и перевела песню фрейлинам, которые очень удивились благоразумию попугаев и чижей. Вот что пел хор птиц:
После этой радостной песни наступила тишина, и красно-зелёный попугай, с серьёзные солидным видом поднял лапу и, ворочаясь во все стороны, прогнусавил или, лучше сказать, прокаркал следующую песню:
И все птицы, восхищённые таким красноречием, снова запели пронзительным голосом:
Пока стояли все вокруг этой магической клетки, прибежала Звонкая Монета. Понятно, что она была не из последних, желавших приобрести это чудо.
— Мальчик! — сказала она маленькому музыканту. — Не продашь ли мне клетку за ту же цену, за которую продал карету?
— С удовольствием, маркиза! — отвечала Виолетта, не имевшая другого желания.
— По рукам! — сказала барыня и подумала про себя: „Одни только бездельники поступают так безумно!“
Вечером повторилось то же самое, что вчера. Перлино, опьянённый золотым напитком, вошёл в свою комнату, не подымая глаз, и Виолетта бросилась на свою подстилку несчастнее, чем когда-либо.
Она пела, как и вчера. Она так плакала, что её слёзы могли тронуть камни, но всё было бесполезно: Перлино спал так крепко, как низложенный король. Рыдания Виолетты укачивали его, как шум моря или ветра.
Около полуночи три друга бедной девушки, озабоченные её горем, держали совет. „Невозможно, чтоб Перлино спал так крепко!“ — сказала кумушка-белка. „Надо войти и разбудить его,“ — заметила мышка, „А как войти?“ — спросила пчела, которая всю ночь напрасно искала в стене скважинок. „Это моё дело“, — шепнула мышка. И скоро, скоро она прогрызла в двери маленькую дырочку, вполне достаточную для того, чтобы пчёлка могла проскользнуть к Перлино.
Он спокойно спал на спине, похрапывая с регулярностью отдыхающего каноника. Это спокойствие испугало пчелу. Она укусила его в губу; Перлино вздохнул, хватил себя по щеке, но не проснулся.
— Ребёнка усыпили! — сказала пчела, возвращаясь к Виолетте с утешением. — Тут скрыто волшебство! Что делать?
— Постойте-ка, — заметила мышка, у которой зубки ещё не попортились, — я пойду сама и разбужу, хотя бы пришлось съесть его сердце.
— Нет, нет, — сказала Виолетта. — Я не хочу, чтобы было больно моему Перлино!
Мышка была уже в комнате. Вспрыгнуть на постель, пробраться под одеяло было шуточным делом для двоюродной сестрицы крыс. Она пошла прямо на грудь к Перлино, но прежде, чем сделать в ней дырочку, мышка прислушалась: сердце не билось. Нет больше сомнения! Перлино околдован.
Уже рассвело, когда мышка принесла это известие. Скоро пришла злая барыня и по-прежнему посмеивалась.
Виолетта с досады грызла руки, взбешённая, что с ней сыграли штуку, не особенно дружелюбно поклонилась маркизе и шепнула: „До завтра“.
X. Патати, патата
В этот раз Виолетта уходила не такая печальная; надежда снова ей улыбалась. На дворе, как и накануне, сидели фрейлины и пряли свою вечную пряжу.
— Ну-ка, искусный музыкант, покажи-ка нам ещё какую-нибудь штучку.
— Чтоб вам понравиться, извольте, — отвечала Виолетта и шепнула: — Патати, патата; гляди хорошенько и увидишь!
В ту же минуту кумушка-белка бросила орех наземь, и на дворе появился театр марионеток. Поднимается занавес, и представление начинается. Сцена представляет судебную палату: заседание Роминагробиса. В глубине возвышается трон, покрытый алым бархатом, усыпанным, точно звёздами, золотыми когтями. На этом троне восседает судья — жирный кот с весьма почтенной физиономией, несмотря на то, что на его длинных усах видны остатки сыра. Взглянув на кота, погружённого в самого себя, с заложенными в рукава руками, с закрытыми глазами, вы бы подумали, что судья спит, если б не были уверены, что правосудие не дремлет в царстве кошек.