Выбрать главу

— Не увлекайтесь, — говорит актер, — в современном театре актеры по меньшей мере столь же хороши, как авторы; нет, они даже ближе стоят к своим прославленным предшественникам; я скорее жду увидеть вновь на сцене Бута, нежели нового Шекспира или Отвея[405]; и, в сущности, я мог бы обратить ваше замечание против вас же и по справедливости сказать: актеры не находят поощрения по той причине, что у нас нет хороших новых пьес.

— Я не утверждал обратного, — сказал поэт, — но я удивлен, что вы так разгорячились; вы не можете мнить себя задеты в этом споре; надеюсь, вы лучшего мнения о моем вкусе и не вообразили, будто я намекал лично на вас. Нет, сэр, будь у нас хоть бы шесть таких актеров, как вы, мы бы вскоре могли соревноваться с Беттертонами и Сэндфордами[406] прежних времен, ибо, говоря без комплиментов, я полагаю, что никто не мог бы превзойти вас в большинстве ваших ролей. Да, это истинная правда: я слышал, как многие, и в том числе великие ценители, отзывались о вас столь же высоко; и вы меня извините, если я скажу вам, что каждый раз, как я вас видел за последнее время, вы неизменно приобретали все новые достоинства — как снежный ком. Вы опровергли мое представление о совершенстве и превзошли то, что мнилось мне неподражаемым.

— Вас, — отвечал актер, — столь же мало должно задевать сказанное мною о других поэтах, ибо, черт меня возьми, если не найдется отличных реплик и даже целых сцен в последней вашей трагедии, по меньшей мере равных шекспировским! В ней есть тонкость чувства и благородство выражения, которым, нужно в том сознаться, многие из моих собратьев не отдали должного. Сказать по правде, они достаточно бездарны, и мне жаль бывает автора, которому приходится присутствовать при убийстве своих творений.

— Это, однако, не часто может случиться, — возразил поэт, — творения большинства современных сочинителей, как мертворожденные дети, не могут быть убиты. Это такая жалкая, недоношенная, недописанная, безжизненная, бездушная, низкая, плоская требуха, что я просто жалею актеров, вынужденных заучивать ее наизусть: это, вероятно, не многим легче, чем запоминать слова на незнакомом языке.

— Я убежден, — сказал актер, — что если написанные фразы имеют мало смысла, то при произнесении вслух его становится еще того меньше. Я не знаю почти ни одного актера, который ставил бы ударения на нужном месте, не говоря уж о том, чтобы приспособлять жесты к роли. Мне доводилось видеть, как нежный любовник становился в боевую позицию перед своей дамой и как отважный герой, с мечом в руке, извивался перед противником, словно воздыхатель перед своим предметом… Я не хочу хулить свое сословие, но разрази меня гром, если в душе я не склоняюсь на сторону поэта.

— С вашей стороны это скорей великодушно, чем справедливо, — сказал поэт, — и хотя я терпеть не могу дурно говорить о чужих произведениях и никогда этого не делаю и не стану делать, но следует, отдать должное и актерам: что мог бы сделать сам Бут или Беттертон из такой мерзкой дряни, как «Мариамна» Фентона, «Филотас» Фрауда или «Евридика» Мэллита?[407] Или из того пошлого и грязного предсмертного хрипа, который какой-то молодчик из Сили или Уоппинга, что ли, — ваш Дилло или Лилло, как его там звали, — именовал трагедиями?[408]

— Прекрасно! — говорит актер. — А скажите на милость, что вы думаете о таких господах, как Квин и Дилейн, или этот щенок и кривляка Сиббер, или этот уродина Маклин, или эта заносчивая потаскуха миссис Клайв?[409] Что путного сделали б они из ваших Шекспиров, Отвеев и Ли? Как сходили бы с их языка гармонические строки этого последнего:

…Довольно: мне презренны, Когда ты рядом, шум и блеск двора. Они да будут далеки от нас, От нас, чьи души добрый жребий вел Иным путем. Подобны вольным птицам, Мы станем жить, забыв свой род и племя; В луга и рощи, в гроты полетим И будем в нежном шепоте друг с другом Обмениваться душами — и пить Кристальную струю, вкушать плоды Хозяйки осени. Когда же вечер С улыбкой золотой кивнет: «Пора!» — В гнездо родное возвращаться будем И мирно спать до утренней зари.[410]

Или во что обратился бы этот гневный возглас Отвея:

…Кто захочет быть Той тварью, что зовется человеком?[411]
вернуться

405

Знаменитый трагик Бартон Бут (1681 — 1733) прославился в ролях шекспировского репертуара (Лир, Отелло, Брут, Хотспер). Томас Отвей (1652 — 1685) — крупнейший драматург послереволюционной эпохи, когда вновь открылись театры, автор трагедии «Дон Карлос» (1676), «Спасенная Венеция» (1682).

вернуться

406

Томас Беттертон (ок. 1635 — 1710) оставил по себе память не только как хранитель исполнительских традиций шекспировского времени (в ролях Отелло и Фальстафа), но и как биограф великого драматурга: он ездил в Стратфорд и успел зафиксировать сохранившиеся свидетельства и предания. Его младший современник Сэмюэл Сэндфорд (ок. 1661 — 1700) выступал в амплуа «злодея».

вернуться

407

Поэт явно передергивает: трагедии «Мариамна» (1723) И. Фентона (1683 — 1730) и «Евредика» (1731) Мэллита пользовались заслуженным успехом. Пьеса же Ф. Фрауда (ум. 1738) «Филотас» (1731) действительно выдержала всего шесть представлений.

вернуться

408

Близкий друг Филдинга Джордж Лилло (1693 — 1739) — зачинатель «буржуазных трагедий» в английской литературе: «Лондонский купец» (1731) и «Роковое любопытство» (1736). Ко второй драме Филдинг написал пролог и поставил в своем театре.

вернуться

409

В этом завистливо-бранном списке названы яркие звезды тогдашнего театрального небосклона; признанный «король сцены» Джеймс Куин (1693 — 1766) и его соперник, актер и драматург Чарлз Маклин (1697? — 1797); известный трагик Деннис Дилейн (1703 — 1758) и яркий комедийный актер Теофил Сиббер (1703 — 1758); наконец, Кэтрин (Китти) Клайв (1711 — 1785), сыгравшая во многих пьесах Филдинга.

вернуться

410

Монолог из трагедии «Теодозий, или Сила любви» (1680) Натаниэла Ли (16537 — 1692).

вернуться

411

— Цитата из «Сироты» (1680) Отвея. Похоже, актер — человек весьма преклонных лет (и соответствующих пристрастий): он помнит вещи, давно не появлявшиеся в репертуаре.