Услышав эти слова, пастор Адамс, который лежал в соседней комнате и не спал, размышляя над рассказом коробейника, вскочил с постели и, не теряя времени на одевание, ринулся в комнату, откуда доносились крики. В темноте он сунулся прямо к кровати и коснулся рукою кожи Дидаппера (ибо Слипслоп почти совсем сорвала с него рубаху); почувствовав, что кожа чрезвычайно мягка, и услышав, как франт тихим голосом просит Слипслоп отпустить его, пастор не стал сомневаться, что это и есть молодая женщина, которой грозит насилие; он тут же бросился на кровать, и, когда в руке у него оказался подбородок Слипслоп, поросший жесткой щетиной, его предположение подтвердилось; поэтому он высвободил франта, который тотчас ускользнул, и, обернувшись затем к Слипслоп, получил изрядную зуботычину; загоревшись мгновенно бешенством, пастор поспешил так честно отплатить за эту милость, что, если бы занесенный на бедную Слипслоп кулак не миновал ее в темноте, угодив в подушку, прекрасная дама, вероятно, испустила бы дух. Промахнувшись, Адамс навалился прямо на Слипслоп, которая тузила его и царапала, как могла; он же не отставал от нее в усердии, но, к счастью, ночная темнота благоприятствовала его жертве. Слипслоп стала наконец кричать, что она — женщина, но Адамс отвечал, что она скорее черт, и если это так, то он рад с ним сцепиться; и, разозленный новой зуботычиной, пастор так поддал домоправительнице на добрую память в печенки, что та взвыла на весь дом. Тогда Адамс схватил ее за волосы (повязка в схватке сползла с ее головы), уткнул ее лбом в спинку кровати, и тут оба они закричали, чтобы дали огня.
Леди Буби, не спавшая, как и ее гости, услышала тревогу с самого начала; будучи женщиной смелого духа, она надела халат, юбку и ночные туфли, взяла свечу, горевшую всегда в ее спальне, и бесстрашно направилась в комнату своей домоправительницы, куда вошла в ту самую минуту, когда Адамс по двум горам, которые Слипслоп носила перед собою, пришел к открытию, что имеет дело с особой женского пола. Тогда он решил, что она ведьма, и сказал, что эти груди, наверно, выкормили легион чертей. Слипслоп, видя, что леди Буби входит в комнату, закричала во весь голос:
— Помогите! Или я буду обесчещена! — И Адамс, заметив свет, быстро обернулся и увидел леди (как и она его) в тот миг, когда та подступила к изножию кровати и остановилась при виде голого Адамса, так как скромность не позволила ей подойти ближе. Леди начала поносить пастора как распутнейшего изо всех мужчин, и особенно корила его тем, что он бесстыдно избрал ее дом местом для своих похождений и ее личную камеристку предметом своего скотства. Бедный Адамс уже успел разглядеть лицо женщины, лежавшей с ним в одной кровати, и, вспомнив, что не одет, пришел в не меньшее смущение, чем сама леди Буби, и тотчас шмыгнул под одеяла, из которых целомудренная миссис Слипслоп тщетно старалась его вытряхнуть. Потом, высунув голову, на которой в виде украшения он носил фланелевый ночной колпак, пастор провозгласил себя невиновным, принес десять тысяч извинений миссис Слипслоп за удары, которые нанес ей, и поклялся, что принял ее по ошибке за ведьму. Тут леди Буби, потупив взор свой долу, заметила на полу что-то сверкавшее ярким блеском, и, подняв, разглядела, что то была великолепная бриллиантовая запонка. А немного поодаль лежал рукав от мужской рубашки с кружевной манжетой.
— Ай-ай-ай! — говорит она. — Что все это значит?
— О сударыня, — говорит Слипслоп, — я не знаю, что произошло, я так была напугана. Тут, может быть, было десять мужчин!
— Кому принадлежит эта кружевная манжета и бриллианты? — говорит Леди.
— Несомненно, — восклицает пастор, — молодому джентльмену, которого я, войдя в комнату, принял за женщину, — откуда и проистекли все дальнейшие недоразумения, ибо если бы я распознал в нем мужчину, я его схватил бы, будь он даже вторым Гераклом, — хотя он больше похож, пожалуй, на Гиласа.[434]
Затем пастор объяснил, по какой причине поднялся с постели и что происходило дальше — вплоть до появления леди. Слушая этот рассказ и глядя на Слипслоп и ее поклонника, чьи головы выглядывали из-под одеяла с двух противоположных углов кровати, леди не могла удержаться от смеха; да и Слипслоп не настаивала на обвинении пастора в посягательстве на ее девичью честь. Леди поэтому предложила ему вернуться в свою кровать, как только сама она выйдет, а затем, приказав Слипслоп встать и пройти для услуг в ее комнату, она удалилась наконец к себе.
Когда она ушла, Адамс снова стал приносить извинения миссис Слипслоп, которая с истинно христианской кротостью не только простила его, но начала любезно к нему пододвигаться, в чем он усмотрел намек на то, что пора уходить; и, выскочив скорей из кровати, он поспешил к своей собственной, но, к несчастью, вместо того чтобы взять направо, он повернул налево и вошел в комнату, где лежала Фанни. Как читатель, может быть, помнит, всю прошлую ночь девушка не сомкнула глаз и была так измучена случившимся с нею за день, что даже мысли о Джозефе не помешали ей погрузиться в глубокий сон, которого не мог возмутить весь шум в смежной комнате. Адамс ощупью нашел кровать и, тихонько отвернув одеяло, как его издавна приучила миссис Адамс, залез под него и пристроил свой могучий корпус на краешке кровати — место, которое эта добрая женщина предназначила ему раз навсегда.
434
Женоподобный красавец Гилас, любимец Геракла, был увлечен на дно источника влюбившейся в него нимфой.