Все это проверил я на месте, нанес на план и теперь делаю расположение всей усадьбы вообще, которое по возвращении моем представлю на ваше одобрение.
Чрез три дня отправляюсь я во Тверь для окончания подрядов на постройку новоторжских казарм, сообразя план оных с местоположением. Покорно прошу ваше высок <ородие> написать к Игнатью Антоновичу, чтобы меня только не удержали, дабы я успел по конфирмации плана на казармы возвратиться опять сюда и запасти весь материал, для строения нужный.
26. А. Р. ВОРОНЦОВУ{*}
1 апреля 1799 г. Петербург
Я надеялся вашему сиятельству о состоянии здоровья князя Александра Андреевича дать лучшее известие, а потому и медлил письмом; но к лучшему по сю пору не видно никакой перемены. Несколько уже ночей спит он дурно, вся правая сторона и язык парализованы, говорить он ничего не может, испарина пресильная и ко всему этому четвертого дня сделался запор урины, а вчера открылася рана на задней части. Оба сии казусы несказанно усугубляют его страдание, две недели уже сидим у него с утра до вечера, и ваше сиятельство легко представить можете, каково видеть в сем состоянии человека угасающего. Если бы двадцатилетнее мое при нем пребывание и мои к нему обязанности душевные мне сие не делали тягостным, так уже и то неравнодушно, что одно слово его развязывало, бывало, конверсацию, когда забудут число, какое ни есть, и имя. Теперь он сохранил ту же память и не может произнесть ни одного слова.
Сомнительно начинает становиться, чтобы мог он скоро прийти в состояние предпринять к водам дорогу, и хотя медики не отчаиваются или по крайней мере ласкают нас выздоровлением его, но умножающаяся ежедневно слабость противоречит обещанию их.
Что касается до меня, к совершенному моему огорчению я не вижу в нем ничего доброго вперед; упадок духа, ипохондрия, которой он никогда не знал и не верил, дурные поруки и товарищи, дай Бог, чтобы я обманулся в этом горестном гадании.
3 апреля 1799 г.
Человек, который обещал свезть письмо мое, отложил свой отъезд до среды, а между тем новые, но не лучшие перемены в здоровье князя Александра Андреевича воспоследовали. Вчера зачал он спать, и сегодня этот сон продолжается; кто войдет в комнату, он подымет глаза и тут же их опять опускает. Испарина продолжается, и вчера ввечеру открывшиеся гемороиды дали было какую-то неверную надежду; но сегодняшнее утро ничего доброго не принесло, сыпучка продолжается, а к тому прибавила еще и икота, которую, однако, остановили. Время переменилось на лучшее, и больной наш стал немножко посвежее. Круз опасается теперь только, чтобы открывшаяся рана не заразила становой жилы и не сообщила антонов огонь во внутренность тела; но я теперь говорил с Иваном Филиппович Беком, который утвердительно меня уверяет, что рана сия не так опасна, как его сыпучка, происходящая оттого, что давно накопившиеся в теле его остроты заражают соки, и что умножение сей заразы гораздо мудренее остановить, нежели очистить рану, которая довольно хорошо нарывает. Впрочем, все это ученые толки, которые успокаивают нас на ту только минуту, когда самого больного <нет>, а вид его разрушает всякую добрую надежду.
4 апреля 1799 г.
Сегодняшний день поутру князь гораздо был противу вчерашнего свежее, принимал бульон и мог раза два пить чай; но под вечер сделалась судорожная лихорадка и внутренний удар, который нас всех в превеликое привел замешательство. Через несколько часов сделался пот, пульс учредился и больной наш заснул; доктора велели нам его оставить в покое, и мы часу во втором с графом Петром Васильевичем разошлись. Бог знает, чем обрадует нас завтрашнее утро и завтрашний праздник. Глаза мои только позволяют утвердить это несчастное описание своею рукою. Сейчас князь Петр В<асильевич> привез указ о пожаловании Виктора Павловича графом.