К утру все было закончено.
Конфискованное оружие передали штабу Красной Армии, следственный отдел ЧК начал распутывать клубок контрреволюционной офицерской организации, открывшейся в связи с задержанием Поленова и Петрова, а во все воинские части и учреждения был направлен официальный приказ Олонецкого военного комиссара не исполнять никаких распоряжений должностных лиц, принадлежавших к партии левых эсеров.
IX Вся полнота ответственности...
«В силу сложившихся обстоятельств вся ответственность и тяжесть работы легла в настоящее время на одну партию коммунистов–большевиков; при наличии слишком небольших сил приходится выполнять колоссальную работу, занимая одновременно по несколько постов». Из доклада П. Ф. Анохина в Народный Комиссариат внутренних дел 5 сентября 1918 года, (ЦГАОР СССР, ф. 393, оп. 3, д.265, лл. 249–251.)
1
Шестнадцатого июля истек срок отпуска, который был предоставлен членам губисполкома от крестьян, и в этот день было назначено пленарное заседание.
По–разному ждали его в обеих фракциях. И большевики, и левые эсеры понимали, что это их совместное заседание будет последним, что логика политической борьбы развела обе партии далеко в разные стороны, что одной из фракций придется покинуть Губсовет, но позиции теперь переменились. Большевики ждали заседания с окрепшей уверенностью в его исходе. Среди левых эсеров царили смятение и полная утрата перспективы. Причин для растерянности у них было более чем достаточно. На недавно закончившемся в Петрозаводске делегатском съезде Советов Мурманской железной дороги двадцать пять левых эсеров осудили мятежнические действия своего ЦК и заявили о выходе из партии. Неутешительные для левых эсеров вести шли из уездов, где, несмотря на их бурную агитацию, крестьянская масса никак не могла понять, зачем понадобилось бросать бомбу в немецкого посла и призывать к новой войне с Германией.
Незадолго до открытия пленарного заседания председателю большевистской фракции Губсовета Анохину вручили правительственную телеграмму из Москвы, от Народного комиссара внутренних дел Г. И. Петровского:
«Немедленно устранить всех левых социалистов–революционеров со всех руководящих постов, отделов управления и комиссий по борьбе с контрреволюцией как губернских, так и уездных Советов, заменив их коммунистами».
Телеграмма вносила полную ясность и окончательно закрепляла план действий, разработанный фракцией совместно с окружным комитетом РСДРП. Заседание губисполкома можно было начинать прямо с оглашения этой директивы. Однако Анохин, посоветовавшись с Парфеновым и Дубровским, внес на обсуждение фракции иное предложение.
— Поскольку телеграмма товарища Петровского, — сказал он, — не определяет, каким путем мы должны добиваться удаления левых эсеров, я считаю, нет смысла менять намеченной нами программы действий. Если мы начнем с оглашения полученной директивы, то дадим в руки враждебных агитаторов лишний козырь. Опять поднимутся вопли об узурпации власти, о применении силы… По–моему, у нас достаточно сил и возможностей, не ссылаясь на телеграмму, заставить левых эсеров уйти из губисполкома.
— Уж не думаешь ли ты открывать дискуссию? — удивился Егор Попов.
— А что? Если понадобится, мы готовы и поспорить. Но сегодня, именно сегодня мы окончательно и бесповоротно возьмем в свои руки всю полноту власти в губернии! Есть ли другие мнения?
— Можно, конечно, и так, — неопределенно высказался Попов. — Только я не пойму, зачем нам самим усложнять это дело? По–моему, коль есть директива, то надо не мудрить, а прямо выполнять ее! Вызвать взвод красноармейцев и дело с концом.
— Говори яснее: ты против, что ли?
— Да нет, не против… Раз большинство «за», то и я не против. Только я имею на этот счет свое особое мнение.
— А на какой счет у тебя, Егор, нет «особого мнения»? — спросил Дорошин и рассмеялся довольный своим вопросом.
— Свое мнение, Христя, неплохо бы иметь и тебе! — не остался в долгу Попов, по привычке настраиваясь на препирательства, но товарищи запротестовали:
— Хватит вам! Нашли время.
Предложение Анохина было принято единогласно, и после перекура члены губисполкома отправились на закрытое пленарное заседание.
2
Балашов медлит. Двадцать четыре члена губисполкома из тридцати молча сидят в ожидании. Секретарь Смелков, пристроившийся сбоку у председательского стола, пошелестел бумагами и замер с карандашом наготове, а Балашов словно не замечает ни собравшихся людей, ни этого вежливого намека. Он упорно смотрит на тяжелую, плотно закрытую дверь…
— Пора, — вполголоса напоминает Смелков. — Больше никого не будет…
— Да–да, — торопливо спохватывается Балашов, окидывает взглядом кабинет и поднимается. Секунду–другую он смотрит на лежащий перед ним листок бумаги, потом глухим, сдавленным голосом объявляет:
— Пленарное заседание разрешите считать открытым…
Многим из левых эсеров явно не по нраву такое поведение их лидера. Особенно — Садикову, который исподлобья мрачно следит за председателем и досадливо сопит.
Пора бы объявить повестку дня, а Балашов снова медлит. Большевики терпеливо ждут. Абрам Рыбак, не зная, чем заполнить неловкую паузу, лихорадочно шарит по карманам, достает какие–то бумажки, перебирает их и снова рассовывает по местам.
Но в следующую минуту всем становятся понятными причины столь странного поведения Балашова. Медленно и подчеркнуто скорбно он произносит:
— На днях мы проводили в последний путь славного товарища, видного функционера нашей партии, неожиданно скончавшегося члена губисполкома Алмазова… Предлагаю почтить его память вставанием.
Левые эсеры дружно и даже как–то обрадованно встают. Садиков уже не скрывает своего удовлетворения артистической находчивостью Балашова, с вызовом посматривает на большевиков.
Те тоже поднимаются, несколько секунд стоят в молчании.
— Прошу садиться!
Балашов делает легкий жест рукой и продолжает:
— Наша фракция предлагает вместо покойного товарища Алмазова включить в члены губисполкома присутствующего здесь члена нашей партии товарища Хрисанфова.
Он испытующе смотрит в глаза Анохину, ожидая возражений. Петр Федорович, слегка усмехнувшись столь тщательно разыгранной сцене, тут же заявляет, что фракция большевиков возражений не имеет.
— Одновременно мы предлагаем решить вопрос о выделении пособия семье покойного, — добавляет Балашов.
— Да–да, — неожиданно вскакивает Садиков и, словно бы предвидя возражения, восклицает: — Товарищ Алмазов всю жизнь честно и преданно отдал делу революции, интересам трудовых классов. Он был поэтом, истинным глашатаем свободы, борцом против самодержавия. Его стихи будили народ, звали…
Этого Анохин уже не смог выдержать.
— Вы имеете в виду его книгу «Живые цветы»? — перебил он, с усмешкой глядя на Садикова.
— Какую книгу? При чем здесь книга? — оскорбленно закричал тот. — Почему вы не даете говорить?
— Стоит ли говорить так долго? — Анохин поднялся и пояснил: — Против полагающегося в таких случаях пособия никто не возражает. А что касается «глашатая свободы» и «борьбы против самодержавия», то тут покойный действительно ни при чем. Может, поэт он был и неплохой, а революционер явно никудышный. Два года назад выпустил здесь же в губернской типографии свою единственную книгу с посвящением великому князю Николаю Николаевичу…
— Эта книга пронизана патриотическим чувством! — не унимался Садиков. — Надо отличать поэзию от лозунгов!
— Если патриотизм и верноподданнические излияния, но вашему мнению, одно и то же, то не лучше ли последовать поговорке — о покойном или хорошее, или ничего. Я — за последнее. Повторяю, против пособия мы не возражаем. Не пора ли перейти к делу.