Балашов доволен примирительным тоном Анохина и согласно кивает головой.
На повестке дня три вопроса: утверждение протоколов предыдущих заседаний, формирование Совета народного хозяйства губернии и текущий момент.
Протоколы единогласно утвердили, вопрос о совнархозе, по предложению большевиков, перенесли на следующее заседание, и Балашов объявил обсуждение последнего пункта повестки дня…
И тут произошла новая сцена.
В кабинете было душно, Как только Балашов объявил третий вопрос, большевик Иван Данилов, без всякой задней мысли, встал и, подойдя к окну, распахнул его.
— Закройте окно! — словно ужаленный, закричал Садиков. — Вы ведь знаете, что я не выношу сквозняков.
Данилов принял это за шутку. День стоял изнуряюще жаркий. Круглая площадь и сейчас была залита предзакатным солнцем, в комнату снаружи повеяло не столько прохладой, сколько приятной вечерней свежестью.
— Я прошу немедленно закрыть окно! — Садиков чуть ли не дрожал от гнева. — Вы нарочно хотите, чтоб я покинул заседание. Вы все делаете во вред! Товарищ Балашов! Если сейчас же окно не будет закрыто, я немедленно уйду! Вы видите, что я даже летом вынужден ходить в валенках, а они нарочно создают сквозняки.
Данилов недоуменно пожал плечами и затворил окно, но и это не успокоило Садикова. Он продолжал что–то ворчать об уважении к людям, о том, что отсутствие навыков истинного демократизма сказывается и в таких вот мелочах, когда некоторые, не считаясь с мнением других, позволяют себе делать все, что им заблагорассудится…
Слушать подобную болтовню было стыдно, но большевики терпеливо и молча ждали, когда же Балашов прервет наконец своего соратника.
Кое–как Садиков угомонился, и председатель объявил, что слово предоставляется фракции большевиков. Твердо убежденный, что выступать будет Анохин, он прямо обратился к нему:
— Пожалуйста. Мы слушаем вас, Петр Федорович…
— Почему меня? — спросил Анохин. — От фракции будет выступать товарищ Парфенов.
— Ах, прошу прощения. Пожалуйста, Валентин Михайлович…
Парфенов встал:
— Как было решено на прошлом заседании губисполкома, мы ждем от фракции левых социалистов–революционеров объяснений об отношении фракции к событиям а Москве, к событиям на Мурмане и к линии поведения их ЦК.
— Вы кончили? — не поднимая глаз от стола, спросил Балашов.
— Да.
— От имени нашей фракции выступит товарищ Рыбак.
Абрам Рыбак считался среди левых эсеров одним из лучших партийных ораторов в городе. Еще в дореволюционные годы Анохин с упоением и завистью слушал страстные, речи своего бывшего друга, который о сложных вещах умел говорить удивительно задушевно, доходчиво и убедительно. В последние месяцы Рыбак выступал крайне редко, и Петр Федорович не один раз задумывался — почему бы это так? До него доходили слухи, что у Рыбака и Балашова есть какие–то серьезные разногласия с другими членами левоэсеровского комитета, но понять и разобраться, в чем их суть, не было никакой возможности. За пределы своей организации эти разногласия левые эсеры не выносили, перед большевиками держались подчеркнуто солидарно, а после того февральского разговора на квартире у Левы Левина Рыбак уже не делал попыток сблизиться с Анохиным. Встречались они часто, чуть ли не ежедневно, но их отношения носили лишь служебный характер. В последнее время Абрам работал редактором «Известий Олонецкого Губсовета», с делами неплохо справлялся, политическую линию в газете вел вполне приемлемую как для левых эсеров, так и для большевиков, пытаясь сглаживать остроту их противоречий. Такая линия ставила его в положение некоего буфера в отношениях между фракциями.
Сейчас, услышав фамилию Рыбака, Анохин подумал, что левые эсеры, как видно, не случайно избрали Абрама своим первым выступающим. Наверное, они решили взять курс на примирение.
Рыбак поднялся, сделал два широких шага к председательскому столу и — долговязый, мрачный, сутулый тяжело навис над ним. В медлительности его движений было что–то неестественное, вроде бы вымученное…
— Товарищи! тихо и как–то неуверенно начал он. — Нашей фракции вторично задан вопрос, правомерность которого нами отвергается. Имеет ли право одна фракция требовать от другой отчета о ее действиях? Мы представляем в губисполкоме две разных революционных партии. Если бы наши взгляды и действия, проистекающие из наших программ, были одинаковы, то, вероятно, и не было бы двух различных партий. Была бы одна партия… Бы же требуете от нас невозможного… Вы требуете, чтоб мы давали вам отчет об отношении нашей фракции к нашему центральному органу, чтоб мы отчитывались перед вами о правильности или неправильности действии нашего Центрального Комитета… Ваше право критиковать нашу партию, наш ЦК… Пожалуйста, критикуйте! Но не делайте попытки вмешиваться во внутреннюю жизнь другой, сотрудничающей с вами партии… Это одна сторона вопроса. Вторая состоит в том, что судить нашу фракцию надо только по ее действиям. За свои действия наша фракция готова отчитываться, отвечать и нести ответственность… Что касается действий в Москве, то никакого ответа за них наша фракция нести не может. В силу сложившихся обстоятельств мы до сих пор еще не имеем объективной информации о том, какие действия вообще были, предприняты нашим Цека и чем они были вызваны.
— Разве вы не читаете газетных отчетов, правительственных сообщений и документов? — с места спросил Дубровский.
— Эта информация для нас односторонняя, — ответил Рыбак. — Я кончил…
Не успел он отойти к своему месту, как вскочил Садиков:
— Прошу слова!
— Погодите, — остановил его Балашов. — У нас установлена очередность ораторов. Теперь очередь фракции большевиков.
— Пожалуйста, пусть выступает Садиков, — сказал Анохин, посчитавший за лучшее выслушать сразу все доводы противников.
Шаркая валенками, Садиков вышел к столу, оперся на него руками и обвел присутствующих гневным взглядом. На его желчном, измученном лице перекатывались желваки.
— Я полностью присоединяюсь к первой части речи товарища Рыбака и считаю совершенно недостаточной ее вторую часть. К чему нам эти недомолвки? Надо прямо сказать, что никакого восстания в Москве против власти Советов нашей партией не предпринималось… Все события в Москве были вызваны недопустимыми действиями представителей власти, называющейся Рабоче–Крестьянской, против Центрального Комитета и фракции левых социалистов–революционеров на V Всероссийском въезде Советов, где мы составляли почти половину съезда. Поэтому наша фракция требует немедленного прекращения всяких репрессий против организаций и отдельных членов нашей партии, восстановления партийной печати и свободного созыва нашего партийного съезда… Фракция не оправдывается, фракция обвиняет и протестует против насилия над представителями трудового крестьянства! Да здравствует трудовое крестьянство и рабочие! Да здравствуют Советы крестьянских и рабочих депутатов! Да здравствует их защитница — партия левых социалистов–революционеров–интернационалистов!
Выпалив единым духом все это, Садиков выпрямился, вытер со лба пот и обратился прямо к Анохину.
— А теперь, если угодно, можете вызывать чекистов и отправлять меня в тюрьму.
Анохин с трудом сдержал в себе вспыхнувшее негодование.
— Прекратите паясничать, Садиков! Вы же знаете, что вам ничего не угрожает, поэтому и позволяете себе подобную браваду!
— Товарищи, товарищи! — застучал карандашом по столу Балашов. — Призываю к порядку… Считаю нужным пояснить. Товарищу Садикову было поручено сделать заявление от фракции. Он правильно передал его суть, но нарушил форму изложения… Фракция осуждает это нарушение. Товарищ Садиков, вручите секретарю письменный текст заявления фракции. Есть смысл огласить его.
— Не нужно! — поднялся Парфенов. — Вы же сами сказали, что суть его передана правильно, а форму и разного рода домыслы, допущенные Садиковым, мы оставляем на совести вашей фракции.. Нас интересует главный вопрос: будет ли фракция левых эсеров при работе в исполкоме руководствоваться и проводить в жизнь в Олонецкой губернии постановления V Всероссийского съезда Советов или будет руководствоваться указаниями своего Цека? Мы ставим этот вопрос и требуем четкого, недвусмысленного ответа.