— Почему моя, Елизавета Викторовна?
— А потому! Видела, как вы ей улыбочки строите. Вам, мужикам, лишь бы юбка была. Девчонка подмигнула, — шапку в охапку и за ней, — съязвила Пузырева. — А что в девчонке мозгу? Так, баловство одно.
Литовцев наклонился к ней и, скрывая ироническую улыбку, поцеловал руку.
— Охотно соглашаюсь. Вы женщина наблюдательная, Елизавета Викторовна, — с воркующими интонациями говорил Литовцев. — Вы, наверное, заметили и то, что на наших глазах расцветает юная любовь. Надин настолько увлечена сыном Александра Петровича, что я готов побиться об заклад, дело у них кончится браком.
— И это называется, мы боремся с семейственностью! — возмутилась Пузырева. — Нет, Валентин Игнатьевич, во всем этом мне надо сначала разобраться.
Литовцев остался доволен таким ответом. Он хорошо знал Пузыреву: разбираться она будет дотошно.
Прежде всего Пузырева решила выяснить, каковы же действительно отношения между Надей и сыном Васильева. Никаких усилий не потребовалось для того, чтобы убедиться, с кем проводит Надя каждый вечер. Это даже несколько разочаровало Пузыреву. Правда, девчонка приходит очень поздно и, не зажигая света, тихохонько раздевается и прячется под одеяло. И хоть не было прямых доказательств, что увлечение ее сыном Васильева перешло все границы, что подкрепило бы предположения Литовцева, Пузыревой уж очень хотелось лишний раз убедиться, что все девчонки одинаковы, а она права, когда говорит об их легкомыслии и безнравственности. Она теперь не спала до прихода Нади и, чуть прикрыв веки, следила за каждым движением девушки. Будет ли доказано, что она, эта девчонка, неумело работает с доверенными ей аппаратами, — неизвестно, но, во всяком случае, комсомольская организация института, где работает Колокольчикова, должна будет рассмотреть вопрос о ее поведении во время командировки. Хорошенький пример для здешней молодежи! Пузырева припомнила и то, как в присутствии ребят и девчат из совхоза, в гостях у Васильева, Колокольчикова, сидевшая рядом с его сыном, руку зачем-то положила на его плечо. Каждому могло быть ясно, в чем тут дело. Слишком уж красноречивыми они обменивались взглядами. Безобразие!
…Надя была незлопамятна и к тому же достаточно хорошо воспитана. Та небольшая размолвка, которая произошла между ней и Пузыревой, не могла стать причиной, чтобы не разговаривать с человеком.
Однажды Надя пришла не очень поздно. Пузырева еще не спала. У Нади было завязано горло, простудилась.
— Забавную частушку мы в деревне услышали, — разматывая бинт, весело проговорила Надя. — Уж очень здорово срифмована. Послушайте, — и она пропела, прищелкивая каблучками:
— Чем же тут восхищаться? — раздраженно спросила Пузырева. — Набор бранных слов. А о содержании и говорить нечего. Высокая мораль здесь проповедуется? Девушкам есть чему поучиться!..
— Но ведь это шутка.
— Безнравственная. Кто эти четыре дуры? Любовницы?
«А ведь она тоже самая обыкновенная дура» — мелькнуло в голове у Нади, и тут же ей стало стыдно, что могла так подумать о женщине, которая ей в матери годится. Надя не знала, как замять разговор, да и вообще она боялась говорить с Пузыревой.
Она свертывала бинт и почти физически ощущала, как скользит по ней взгляд Пузыревой, холодный и противный.
— Горло заболело? — спросила наконец та елейным голосом. — У меня стрептоцид есть.
— Спасибо, теперь уже лучше.
— Это я сразу поняла. На ночь можно не бинтовать. Никто синяки не видит. — Пузырева встала с кровати и подошла вплотную к Наде. — Прости за совет, никогда не разрешай целовать себя в шею. Как он этого не понимает?
Надя задохнулась от обиды и, с трудом пересилив гнев, отвернулась к окну.
— Вы гораздо старше меня, Елизавета Викторовна, и я должна относиться к вам с уважением, — чтобы скрыть слезы, раздельно и строго сказала Надя. — Но я очень прошу вас никогда… Понимаете, никогда не трогать того, что мне дорого и свято.
— Странная фанаберия, товарищ Колокольчикова, — процедила Пузырева и, укладываясь в постель, нарочито зевнула. — Мне-то, конечно, все равно… Только вот насчет святости разрешите остаться при своем мнении.