Поэт обращается к истине в сих прекрасных стихах:
Descends du haut des cieux, auguste verite,
Repands sur mes ecrits ta force et ta clarte:
Que 1'oreille des Rois s'accoutume a t'entendre,
C'est a toi d'annoncer ce qu'ils doivent apprendre;
C'est a toi de montrer aux yeux des nations
Les coupables effets de leurs divisions.
Di, comment la discorde a trouble nos provinces;
Di les malheurs du peuple et les fautes des Princes,
Vien, parle – et s'il est vrai que la fable autrefois
Sut a tes fiers accens meler sa douce yoix,
Si sa main delicate orna ta tete altiere
Si son ombre embellit les traits de ta lumiere,
Avec moi sur tes pas permets-lui de marcher,
Pour orner tes attraits, et non pour les cacher.
Господин переводчик перевел их так:
Незыблемой красой своих нелестных слов
Возвысь, о истина! всю цену сих стихов,
Чтоб слух и мысль царей внимать тебя обыкли,
Тебя, злость, истреблять, в чем столь они навыкли;
Тебя являть уму и представлять пред взор
Повинны следствия раздоров их и ссор!
Повеждь нам, как вражда народ ввела в смятенье,
В страдание граждан, бояр в недоуменье.
Ах! приступи, вещай – и если прежде баснь
Мешала в речь твою свой слог, свою приязнь;
Когда ты с ней сердца взаимно обольщала,
Коль тень ее твой свет лишь вяще освещала:
Позволь со мною ей пристать к твоим стопам,
Чтоб свет твой просветить, дать новый блеск лучам.
«То ли это?» – спрашиваю я у всех, знающих французский язык. Какая сила, какая красота в оригинале! И что же вышло в переводе?
Поэт начинает повествовать:
Valois regnait encore, et ces mains incertaines
De 1'Etat ebraule laissaient flotter les renes.
Господин переводчик перевел:
Еще жил Валуа, и слабые десницы
С трудом могли держать колеблющи границы.
Все твердят сей прекрасный Вольтеров стих:
Tel brille au second rang, qui s'eclipse аи premier.
Господин переводчик перевел его:
Дух у инова бодр, но неразумен суд.
Вольтер предлагает систему мира и (сообразно с Невтоновым учением) описывает законы, по которым движутся тела небесные:
Dans le centre eclatant de ces orbes immenses,
Qui n'ont pu nous cacher leur marche et leurs distances,
Luit cet astre du jour, par Dieu-meme allume,
Qui tourne autour de soi sur son axe enflamme.
De lui partent sans fin des torrens de lumiere;
II donne en so montrant la vie a la matiere,
Et dispense les jours, les faisons et les ans,
A des mondes divers autour de lui flottans.
Ces astres asservis a la lois qui les presse,
S'attirent dans leur course, el s'evitent sans cesse,
Et servant 1'un a 1'autre et de regie et d'appui,
Se pretent les clartes qu'ils recoivent de lui.
Au-dela de leurs cours, et loin dans cet espace,
Ou la matiere nage, et que Dieu seul embrasse,
Sont des soleils sans nombre et des mondes sans fin.
Dans cet abime immense il leur ouvre un chemin.
Par dela tous ces cieux le Dieu des cieux recide.
Господин переводчик перевел:
Во средоточии сего обширна мира,
Где зрится бег плане и в безвестности эфира,
Блестит светильник дня далече вод росы,
Вертящийся своей вкруг пламенной оси.
Он огненный ручей на землю изливает,
Природу целую собою оживляет
И есть неложный знак дней, месяцев, годов,
Путь продолжающих во глубине миров.
В пространстве воздуха сии текут светилы
По притяжанию его великой силы;
Своею ж силой мня отвлечься прочь, как ветр,
Свершают круг большой, кому есть солнце центр.
Вдали сих горних мест, за непроходны бездны,
Где блещет Млечный Путь, круги сияют звездны,
Несчетны солнцы суть; несметные страны
На удивление творцом сотворены.
За ними трон стоят бессмертного владыки,
Кому со трепетом небесны служат лики.
Конечно, во всякой песни сей русской «Генриады» можно найти несколько хороших стихов; но от переводчика такой поэмы, как «Генриада», требуется, чтобы он все перевел хорошо или по крайней мере почти все.
«Неистовый Роланд»,
героическая поэма г. Ариоста
Только жаркий климат Италии мог произвести такого романиста, каков был Ариост. Читая его поэму, нельзя не удивляться неистощимости его воображения, которое героя за героем, приключение за приключением и чудо за чудом вымышляет: лабиринт, в котором дорожка пересекает дорожку и где гуляющий теряется и выходу не видит!
Не будем сравнивать Ариоста ни с Гомером, ни с Виргилием, ниже с Тассом. Довольно, что он нравится в праздные, спокойные часы – нравится, несмотря на безобразность и нелепость некоторых вымыслов (которые заставили кардинала Эстского, его покровителя, спросить у него: «Где набрал ты столько вздору, господин Людовик?» – «Dove diavolo, messer Ludovico, avete pigliate tante coglionerie?»). После прекраснейших фигур выходят у него на сцену престранные карикатуры; после печального явления следует смешное; то видим нежную Олимпию, оставленную неверным супругом на пустом острову, сидящую на утесе и неподвижно смотрящую на волны, – то храброго Роланда, который лезет с канатами в рот к морскому чудовищу, утверждает там якорь и потом, бросясь опять в воду и выплыв на берег, вытаскивает туда и огромного неприятеля своего. Ариост презирал правдоподобие в вымыслах, презирал единство действия; но за всем тем занимает и нравится, даже и тогда, когда читаешь его не в сладкогласных италиянских строфах, а и сухом прозаическом переводе.
Сия первая книга русского «Роланда» переведена не с нового французского перевода, вышедшего, если не ошибаюсь, года за три перед сим, а с того, который в 1741 году издал господин Мирабо, член Французской академии, под своим именем. Слог нашего переводчика можно назвать изрядным; он не надут славянщизною и довольно чист. Кто не может читать «Роланда» ни на каком другом языке, тому, конечно, сей Русский перевод будет приятен и тот, конечно, поделает, чтобы г. переводчик выдал и следующие части; а рецензент, с своей стороны, желает того, чтобы слог был в них еще правильнее и чище, нежели в первой, где по местам встречаются такие выражения: «Он клялся, что не иной какой шишак будет прикрывать его голову, как не тот, который Роланд некогда отнял»; и проч. «Граф был не меньше учтив и человеколюбив, сколько был храбр» и проч. – «Вследствие чего, дабы» и проч. (Это слишком по-приказному и очень противно в устах такой женщины, которая, по описанию Ариостову, была прекраснее Венеры.) – «Она (т. е. Ариостова комедия) из числа самых вольных Аристофановых комедий». (Если пиеса Ариостова, то она не может быть из числа Аристофановых пиес. Надлежало бы сказать: «Она принадлежит к роду таких-то комедий» и проч.) Господин переводчик, конечно, не осердится на рецензента за сие желание.