Несколько секунд послушав эту многозначительную песенку, Лайонел направился в ту сторону, откуда она доносилась, и увидел Джэба Прея, сидевшего на ступеньках одной из лестниц, ведших на вершину. Джэб щелкал на доске орехи, а паузы, во время которых его челюсти не были заняты жеванием, заполнял вышеописанными вокальными упражнениями.
— Приветствую вас, мистер Прей! — воскликнул Лайонел. — Значит, по воскресеньям вы отправляетесь сюда распевать гимны богине свободы? Или, может быть, вы городской жаворонок и забрались на эту возвышенность, чтобы ваши мелодии могли литься сверху?
— Псалмы или наши колониальные песенки не грешно распевать в любой день недели, — отвечал дурачок, не поднимая головы и продолжая щелкать орехи. — Джэб не знает, что такое городской жаворонок, но, верно, и ему тоже некуда деваться от солдат, которые заполонили город и все луга вокруг.
— Если солдаты и расположились на одном из ваших лугов, тебе-то что до этого?
— Весенняя травка — благодать для скота, а из-за солдат коровы не хотят давать молока.
— Что такое? Солдаты же не питаются травой. Все твои Чернушки, Пеструшки и Белянки могут совершенно так же, как всегда, наслаждаться дарами весны.
— Бостонские коровы не любят травы, которую топтали английские солдаты, — угрюмо возразил дурачок.
— Вот уж поистине чрезмерное свободолюбие! — смеясь, воскликнул Лайонел.
Джэб поднял голову и сделал предостерегающий жест:
— Смотрите, как бы вас не услышал Ральф. Ральф не любит, когда бранят свободу!
— Ральф? А кто он такой? Это твой добрый гений? Где же этот невидимка, который может подслушать, что я говорю?
— А он там, в тумане, — многозначительно сказал. Джэб, указывая на подножие маяка, скрытое за плотной завесой тумана, сквозь которую едва проступали очертания высокого столба, поддерживающего ограду.
Внимательно вглядевшись, Лайонел заметил, что туман начинает редеть и сквозь него проступают смутные очертания фигуры старика, его вчерашнего спутника. Старик по-прежнему был одет в свой простой серый кафтан, тусклый цвет которого, сливаясь с туманом, придавал его исхудалому телу странно призрачный вид. Туман понемногу таял; вот уже стали видны и черты изможденного лица, и Лайонел различил тревожный взгляд, устремленный куда-то вдаль и, казалось, проникавший за пелену тумана, которая скрывала от глаз столь многие предметы. Лайонел стоял, прикованный к месту, глядя на этого необыкновенного человека с тем таинственным чувством благоговейного страха, которое тот неизменно ему внушал, и увидел, как старик сделал нетерпеливый жест рукой, словно отгоняя от себя серую дымку. В это же мгновение яркий солнечный луч, пробившись сквозь туман, осветил его лицо, и тревожное выражение этого сурового лица сразу изменилось: старик улыбнулся так мягко и с такой добротой, что молодой офицер почувствовал неизъяснимый трепет, услышав обращенные к нему слова:
— Приблизьтесь к подножию этого маяка, Лайонел Линкольн, дабы получить предостережение, которое, если вы ему последуете, поможет вам избежать немалых опасностей.