И вот так живет народ по силе инерции, как правительственное учреждение, созданное этикетом, не отмененным никаким другим последующим распоряжением. В эту эпоху пролетарий — труженик самим процессом своей жизни, независимо от размышлений, доходит до практического реализма; он за недосугом отучается мечтать, гоняться за идеалом, перестает стремиться к недостижимо высокой цели.
Развивая в труженике энергию, труд приучает его сближать дело с практическим умом только в одном направлении, ему некогда развивать в себе критическое суждение и сближать акт воли с актом ума. Человек, привыкший надеяться на себя и на свои силы, привыкший осуществлять сегодня то, что задумано было вчера, начинает смотреть с более или менее явным пренебрежением на тех людей, которые мечтают о любви, о полезной деятельности, о счастье всего человечества. Он перестает думать хоть сколько‑нибудь улучшить собственное, в высшей степени неудобное положение. Ведь он, как и весь народ, еще не понимает, что в постоянном вихре движения сансары нет постоянного, идеального. Сегодняшний идеал завтра становится не идеалом. Но он по инерции верит в то, во что нельзя верить; народ инертен. Он платит любой замысловатый налог, даже холостяцкий, и выполняет любое задание, не задумываясь, выгодно ли оно ему или нет. Потому что он постоянно боится силы, которая может его жестоко наказать. Он начинает чувствовать естественное, непреодолимое отвращение к фразистости, к трате слов, сладким мыслям, к сентиментальным стремлениям и вообще ко всяким претензиям, не основанным на действительной, осязательной силе. Такого рода отвращение ко всему отрешенному от жизни и улетучивающемуся в звуках составляет коренное свойство людей, превратившихся в машины, в роботов. Поэтому‑то ими может управлять любая посредственность, любой глупец.
Здесь отходит в область предания роль сильных личностей, им нечего делать там, где не нужно ломать общественных устоев. Общественная карма отправляет их на отдых. У массы простых людей появляется инертность, способность во всем соглашаться и со всем уживаться. Убогость мысли уравновешивается, таким образом, скромностью требований. Человек, у которого не хватает ума на то, чтобы придумать средства для улучшения своего невыносимого положения, может называться счастливым только в том случае, если он не понимает и не чувствует неудобства своего положения.
Жизнь человека ограниченного почти всегда течет ровнее и приятнее жизни гения или даже просто умного человека. Умные люди не уживаются с теми явлениями, к которым без малейшего труда привыкает толпа. К этим явлениям умные люди, в силу их темперамента и развития, становятся в самые разные отношения. В жизни умные люди видят, что сегодня то же самое, что вчера; завтра то же самое, что сегодня: шума, толкотни, движения, блеска, пестроты много, а в сущности, многообразия впечатлений нет. То, что он видел, уже понято им и изучено, новой пищи для ума нет, и начинается томительное чувство умственного голода, скуки.
Разочарованный или, проще и вернее, скучающий человек начинает раздумывать, что бы ему сделать, за что бы ему приняться. И он хочет заняться литературой, искусством, но и здесь находит полный застой, повторение прежнего или вообще полную остановку. Так наступает депрессия в общественном развитии. Умные люди интуитивно ощущают пустоту сансары и конец эпохи эмпиризма; они чувствуют, что наступает период переоценки ценностей, и вынуждены признать, что человек может быть сыт не только хлебом единым.