Выбрать главу

Минуло целых два года меж этим свиданьем и новым:

Вот уже внучка ее — гимназистка, в коричневом платье

Форменном. Узкие плечи и тонкая талия тесно

Схвачены платьем казенным, как будто бы мощной рукою.

В Рейзелэ все по порядку, по форме, по мерке. Стесненно

Ручкою движет она по указу начальства. Поклоны

Делать ее научили и взвешивать каждое слово.

Книжка в руке у нее: сочинения Пушкина, в красном,

Пышном таком переплете с тисненьями золотом. Книжка

Резелэ строгим начальством дана "за успехи в науках

И прилежанье". За книжкой весь день просидела девчурка,

Стих за стихом нараспев, отчетливо, громко читая.

Пламя в глазах у нее, и пламенем щеки пылают.

Книжка была драгоценна и внучке, и Гитл. Ежедневно

Рейзелэ книжку читала; когда же она засыпала,

Пушкина ставила Гитл на полку, где прочие книги:

Зено урено и тхинос[26], что сложены Саррой бат Тувим.

Сердце старухино, правда, ее укоряло за это, —

Все ж оправданье она находила такому треф-посул[27].

Книга ведь эта была не то, что прочие книги

Рейзелэ...

В эту минуту стакан достала старуха,

Крепко его приложила к готовому тесту, нажала, —

Словно отточенный нож, краями он врезался в тесто,

И получился кружок, а потом и другие такие ж,

Как близнецы, иль сосуды, по форме отлитые общей.

Клещи порядков и правил впиваются в душу ребенка,

Сдавят ее — и по воле, которой противиться тщетно,

Все бытие малыша в суровую форму втесняют.

Вот уж душа у ребенка запугана, скомкана, смята

Долгим и тягостным гнетом, готовым ее уничтожить.

Все убывает она, как свеча под порывами ветра.

Вот уже нет ее вовсе. Но некогда день наступает —

Школу свою ученик покидает, и все его мысли —

Мысли прочитанных книг, и душа его — тоже из книги.

Смотрит на мир он глазами учителя. В гнете учебы

Душу свою потерял он — на время...

Тут сыру достала

Гитл, и растерла его, и в глиняной миске смешала

С яйцами. Взявши потом немного этой начинки,

Гитл положила ее на один из кружков, что стаканом

Были нарезаны. Сверху — таким же накрыла кружочком.

Тесто рукой по краям защипнула — и слиплись кружочки.

В школе ребенка душа за себя перестала бороться;

Все получила она из рук учителя чуждых,

Чуждым ученьем прониклась... Но время проходит, из класса

В жизнь вступает она: родным и наставникам радость.

Но из-под гнета оков порой вызволяет ребенок

Душу свою, и она сокровенною злобой, враждою

Вечною полнится к тем, кто ее заставлял поклоняться

Чуждым святыням. Но как же излить ей досаду и горечь?

Вот и влечется она ко всему, что мучители прежде

Ей запрещали так строго...

Но годы промчались, и к бабке

Рейзелэ девушкой взрослой в родное гнездо возвратилась.

Только веселья былого не стало в ней. Взор углубился

И опечалился. Молча сидела она и читала

Денно и нощно, пока керосину в лампе хватало.

И захотела старушка порадовать внучку. Из шкафа

Пушкина вынула Гитл. Но губы скривила в гримасу

Рейзелэ, так что старухе обидно за Пушкина стало,

Словно обида его ей в самое сердце кольнула.

И с огорчением Гитл поставила книгу на полку,

Рядышком с зено-урено и тхинос... Еще не готовы

Были вареники Гитл, а там, на плите, уж кипела,

Пар воздымая, вода, — и в горшке пузыри клокотали.

Стала вареники класть в кипяток старуха — и в клубах

Пара сокрылись они...

Но залаял Сирка, и тотчас

Ясно донесся до Гитл мужской разгневанный голос.

Вышла старуха во двор и увидела там почтальона.

Рейзелэ почерк знакомый узнала она, и, вернувшись,

С радостно бьющимся сердцем конверта края разорвала,

Ближе к окну подошла, чтобы видеть яснее... Но бледность,

Бледность смертельная вдруг лицо покрывает старухе.

Вот ухватилась она за край стола, чтоб на землю

Прямо не грохнуться тут же. Но вот — овладела собою,

Села на стул и читает... Строк десять, не более, было

В этом письме, но как много сказали старухе те строки!

"Я арестована, жду суда в Петропавловке". Значит...

Рейзелэ, значит, в тюрьме?.. О, Рейзелэ, Рейзелэ!.. Боже!

Мнится старухе, что ближе, все ближе ужасное что-то...

Вот уж близко совсем — подошло, навалилось и давит.

Сил у нее не хватает от ужаса скрыться. А мысли —

Мысли бегут, обрываясь, тускнеют, мешаются, меркнут...

Села старуха и смотрит невидящим взором.

А солнце

Теплое солнце весны, поднялось и залило светом

Поле, и лес, и луга. И луч на лице у старухи

Тихо играет; она же сидит неподвижно и слышит

Рокот и ропот воды, клокотанье, бурленье, — и видит

Пар над горшком, пузыри — и вареники в пене кипящей.

1902

Перевод В. Ходасевича

В ЗНОЙНЫЙ ДЕНЬ

Идиллия

Тамуза[28] солнце средь неба недвижно стоит, изливая

Света и блеска поток на поля и сады Украины.

Море огня разлилось — и отблески, отсветы, искры

Перебегают вокруг улыбчиво, быстро, воздушно.

Вот — засияли на маке, на крылышках бабочки пестрой...

Там комары заплясали над зеркалом лужицы. С ними

В солнечном блеске танцует стрекоз веселое племя.

В зелень густую листвы и в черные борозды поля —

Всюду проникли лучи; вон там проскользнули по струйке,

Что с лепетаньем проворным бежит по земле золотистой.

Луч ни один не вернулся туда, откуда пришел он,

И ни за что не вернется. Так шаловливые дети

Мчатся от матери прочь — и прячутся; их и не сыщешь.

Поле впитало в себя осколки разбрызганных светов,

Бережно спрятало их в плодоносное, теплое лоно.

Завязи, почки, побеги впитали их в клеточки жадно,

После ж, когда миновала пора изумрудная листьев,

Поле и нива наружу извергли хранимые светы;

Луч поднялся из земли, и зернами сделались искры, —

Зернами ржи усатой, налившейся грузно пшеницы

И ячменя.

И всплеснулось золото нижнее к небу,

С золотом верхним слилось, — и со светами встретились светы.

Зной превратился в удушье. Уж нет ни души на базарах,

Улицы все в деревнях опустели, и солнце не властно

Там лишь, где сыщется угол, сокрытый от этой напасти

Ставнем иль выступом крыши...

И угол такой отыскался.

Есть на деревне тюрьма. Она ж — волостное правленье.

Ежели к ней подойдете вы с северо-запада — тут-то,

Возле тюремной стены, и будет укромный сей угол.

Трое в полуденный час собрались у стены благодатной.

Первый был Мойше-Арон, что Жареным прозван в деревне.

Случай с ним вышел такой, что дом у него загорелся

В самый тот час, как поспать прилег он на крышу. Спастись-то

Спасся, конечно, он сам, но обжегся порядком... Все лето

Занят своей он работой, работа ж его — по малярной

Части. А в зимнее время он дома сидит, голодая...

Кто ж были двое других, сидевших с Мойшей у стенки?

Васька-шатун, конокрад, и Иохим — волостного правленья,

То бишь тюрьмы, охранитель и страж. (В просторечье кутузкой

Эту тюрьму мужики называют.) А должность такую

вернуться

26

Зено урено и тхинос – молитвенники для женщин.

вернуться

27

Треф-посул – светская, недозволенная книга.

вернуться

28

Тамуз – название летнего месяца, соответствующее приблизительно июлю.