Там, где ссыпают зерно; стоит он готовый, широко
Двери свои распахнув для принятия хлеба, и пахнет
Рожью, и с лета хранит он тепло в полумраке. Конечно,
Можно долой из него на время снять переборки,
Стены коврами украсить, навешать цветных занавесок,
Гладкий дощатый пол по случаю танцев обильно
Тальком посыпать... Другие в подобных же случаях строят
Новый большой балаган, покрытый широким брезентом
С медными кольцами. Есть за таким балаганом не мало
Важных заслуг. Не мало тогда Мордехай поразмыслил,
Взвесил, — и вот, наконец, балаган построить решился.
Вскоре пришли мужики, притащили кирки да лопаты;
Все обсудив хорошенько, глубокие, узкие ямы
Вырыли. В ямы двенадцать столбов, обструганных гладко,
Вставили: им предстояло служить опорой для досок,
Двум же еще столбам — косяками дверными. Все ямы
Плотно засыпали щебнем, а сверху землею, и крепко
Ручками тех же лопат старательно утрамбовали.
Доску к доске пригоняя, вязали бечевками прочно:
В ход не пуская гвоздей, одною бечевкой крепили.
Сверху стропила сходились — и вот, за медные кольца,
Гладко по ним растянули брезент надо всем балаганом.
Был он высок и просторен, а Элька с подругами тотчас
Стены закрыли коврами. Красивые бра со свечами
Были прибиты к столбам; четыре яркие лампы
Свесились там с потолка, — и все балаган одобряли.
Все же не в том балагане девицы устроили танцы,
А в Мордехаевом доме, по многим и важным причинам.
Залу очистили им, — и схватила подруга подругу,
И припустились плясать; танцовали весь день неустанно,
Вплоть до вечерней зари.
А под вечер им подали ужин.
Всем угощали девиц: и медом, и всяким печеньем,
Вплоть до коржиков мелких, посыпанных сахарной пудрой.
После же ужина пуще, сильней разыгралось веселье.
Ловко схитрил Мордехай: не сказавши девицам, позвал он
Симху-жестянщика. Симха — хромой, да проворный. К тому же
Неугомонный скрипач: и вот, он играл им на скрипке.
И веселились девицы: схватила подруга подругу,
Все заплясали с восторгом, гуторили, пели, болтали.
А на дворе собрались — и в открытые двери смотрели
То на плясавших девиц, то на коржики в сахарной пудре.
И во второй уже раз петухи отдаленно запели,
Сон и покой возвещая: петух петуху по соседству
Передавал эту весть; обошла она все переулки,
Улицы все, все село, —
а все еще Симхина скрипка
Яростным визгом визжала, — а девушки все танцовали.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Воскресенье
Ночь напролет проплясавши, проснулись девицы поздненько.
Подали им и обед с опозданьем: семья Мордехая
Очень была занята, "ученых" гостей принимая.
Был, как обычай велит, обед устроен для низших
Членов местного клира: для служащих при синагоге,
Для переписчика Торы[53] и прочих. Обедали также
Местный "еврей из погоста", кладбищенский сторож... А с ними
Некий проезжий торговец еврейскими книгами. С водки
Начали; после же водки покушали жирного супу;
После — жаркое; компотом закончили: груши и сливы.
Три, как водится, блюда. Деньгами же каждому выдал
Рубль серебром Мордехай, а жена его всем на прощанье
Разных сластей надавала — для деток, оставшихся дома.
Стало девицам в тот день еще веселее — явилась
Из Мелитополя к ним капелла, пять музыкантов:
Первая скрипка, вторая, да бас, да кларнет, а к тому же
Был барабанщик еще, который привез и "тарелки".
Главный был Мазик, Рефуэл. Насмешники так говорили:
Дылда, паршивый, дурак, да косой, да безрукий — а вместе
Для сокращенья все это зовется капеллой. — Она-то
Из Мелитополя прямо сегодня явилась в Подовку,
Чтобы искусством своим веселить гостей Мордехая.
Весело Мазик вошел, поздоровался очень развязно,
Кстати, поклон передал от сватов из города: "Будут!"
Ловко ввернул в разговор, что они не обедали нынче.
Хьена намек поняла и капеллу за стол усадила.
Подали водки, закуски, компания в миг нагрузилась,
После чего разбрелась, помолившись. В тени, на крылечке
Скрипка, бас и кларнет легонько с часочек соснули.
Мазик пошел навестить старинных подовских знакомых,
А барабанщик один по дому слонялся, по саду,
Вышел на двор, наконец, — и по двору тоже слонялся.
Солнце изрядно пекло. Был праздничный день, воскресенье,
Тихо и мирно кругом. Как вдруг послышались крики,
Шум поднялся у сарая. Оттуда, — как видно, с размаху —
Вылетел наш барабанщик, за левую щеку рукою
Крепко держась. А щека огнем разгоралась и пухла.
За барабанщиком баба — и вся-то в соломе! за нею —
Рыжий соседский сын — и тоже в соломе. Мгновенье —
Вот уж и нет его там, исчез под шумок незаметно...
У Мордехая в прислугах жила плодовитая девка,
Крепкая, голос мужской, здоровенные икры. Она-то
За барабанщиком вслед из сарая и прыгнула шумно,
По двору криком крича: барабанщик тогда заметался —
Только бы скрыться ему... И никак понять невозможно:
Тот удирает, другой, — а раздетая баба бранится.
Много смеялись потом, но толком никто и поныне
Не разобрал ничего. Уж видно, такой незадачный
Выдался день. Не прошло, однако, и часу, — а парень
Снова слоняется всюду. (Щека — что у доброй хозяйки
Пышно взошедшее тесто.) Гуляет он по двору, глазки
Так и шныряют кругом. Как вдруг, почему — неизвестно,
Зорик, обшмыганный пес, на него неистово взъелся:
Так и старается в ляжку вцепиться. Дурак испугался.
Смотрит — кругом ни души. От великого страха
Сами согнулись колени — и сел на корточки дурень
И завопил, что есть мочи, — а Зорик рычит не смолкая.
Этот все скачет и лает, — а тот от ужаса воет.
Что поднялось на дворе! Народ отовсюду сбежался,
Пса отогнали кнутом и парню вернули свободу.
Скучно тянулся весь день для девиц.
Но лишь только стемнело,
Мигом слетелись они в Мордехаеву залу и к Эльке.
Тут-то веселье пошло! Чуть первая взвизгнула скрипка,
Мрачно откликнулся бас, и нахально кларнет отозвался,
И замурлыкала нежно вторая игривая скрипка.
Но примирились потом — и вышла веселая полька,
Полная неги и страсти. —
Схватила подруга подругу,
Пара за парой пошла, и целую ночь танцевали.
То угощались, болтая, то снова и снова плясали.
А на столе красовались и сласти, и мед, и печенье,
Вплоть до коржиков мелких, посыпанных сахарной пудрой.
А на дворе собрались и в открытые двери смотрели
Парубки, бабы, дивчата... Теснились под окнами густо,
Шумно толкаясь в дверях и любуясь еврейскою свадьбой.
Музыки томные звуки, ласкаясь и нежась, носились
В теплой ночной тишине над мирно уснувшим селеньем.
Насторожились сады, зачарованы смутною тайной,
Медленно месяц катился высокой своею дорогой,
Нежно струя серебро на маленький прудик, на хаты.
То побелит он амбар, то светлым венцом увенчает
Стройных верхи тополей, погруженных в ночную молитву...
Звуки неслись по селу, за село, в шелестящие травы —
И далеко-далеко замирали над сонною степью.
И разудалый напев становился нежнее и мягче,
53