Эти четыре лица: реб Лейб, Азриель и Лейзер,
Также реб Хаим, раввин, — весьма почитаемы всеми;
Длинны одежды у них, и слово их в общине веско,
Ибо из них состоит билибиркское все духовенство.
Были два гостя еще, но ниже гораздо значеньем:
Некий Хведир Паско и с ним сумасшедшая Хивря.
Хведир — высокий, худой, и нос его башне Ливана,
Красным огнем озаренной, подобен; от выпитой браги
Красны глаза его также. Но нравом он скромен и смирен.
Он охраняет евреев жилища. В квартале еврейском
Улицей грязной и топкой ходит с собаками Хведир.
Сырка, Зузулька, Кадушка и Дамка зовутся собаки.
К Пейсаху Сырка пришла, а прочие дома остались.
Сырка уселась в углу и, глаз прищуривши, ловит
Мух, облепивших ее в бою пострадавшее ухо.
Сидя с приветливой мордой, хвостом она тихо виляла.
Кроме того, что он сторож, Паско был и "гоем субботним[14]":
Ставил он всем самовары и лампы гасил по субботам.
Печи, случалось, топил и строил навесы для Кущей[15].
Впрочем, не реже его топила печи и Хивря.
Также ходила она за водой и за то получала
По две копейки. Когде же случалось, что баня топилась,
Хивря по улице шла и махала веником, с криком:
"В баню ступайте, евреи! Скорей, немытые, в баню!"
Хведир и Хивря сегодня столкнулись за трапезой общей:
Запах вина их привлек на пиршество к Пейсаху нынче...
Шумной, веселой гурьбою, смеясь, беседуя, споря,
Званые гости вошли в большую, красивую залу,
В светлый, высокий покой, где в сад выходили все окна.
С садом фруктовым свой дом от отца унаследовал Пейсах.
Мелом был выбелен зал; в потолок был вделан прекрасный
Круг из затейливой лепки, в центре же круга висела
Лампа на толстом крюке. По стенам красовались портреты
Монтефиоре[16] и Гирша[17] и многих ученых раввинов.
Венские стулья стояли у длинных столов, но садиться
Гости еще не спешили. Один собеседник другого
Крепко за лацкан держал, — и громко все говорили.
Хаим, раввин, наконец вопросил хозяина пира:
"Ну, не пора ли, реб Пейсах?" "Ну, ну!" — ответствовал Пейсах:
Сандоку[18] стул поскорее". — И стул принесен был слугою.
Весь озарился в тот миг Азриель веселием духа.
Гордо взирал он вокруг, с величием кесарей древних;
Розовы щеки его, как у сильного юноши; кудри,
Слившись с большой бородой, сединою серебряной блещут,
Белой волною струясь по одежде, по выпуклой груди;
Седы и брови его, густые, широкие; ими,
Точно изогнутым луком, лоб белоснежный очерчен.
Видом своим величавым взоры гостей услаждал он.
Сидя на стуле, он ждал, чтобы кватэр[19] явился с ребенком.
Молча смотрел он на дверь в соседний покой, где сидели
Женщины: там находилась роженица с новорожденным.
Вот отворяется тихо дверь, и в комнату входит
Чудная девушка; лет ей шестнадцать, не более. Это —
Пейсаха старшая дочь, — она же кватэрин нынче.
Стройно она сложена, но вся еще блещет росою
Детства: покатые плечи созрели прелестно, округло,
Шея же слишком тонка, и локти младенчески остры;
Плавно рисуются две сестрицы-волны под одеждой;
Черные косы ее, заплетенные туго, сверкают,
Словно тяжелые змеи, до самой ступни ниспадая.
Девушка эта прелестна. И вот что всего в ней прелестней:
Кажется, девочка в ней со взрослою женщиной спорят;
То побеждает одна, то другая. Дубку молодому
Также подобна она: дубок и строен, и тонок, —
Все же грядущую силу предугадать в нем нетрудно.
В серых, огромных глазах у девушки искрится радость,
Черны и длинны ресницы, которыми глаз оторочен.
Если же взглянет она, то взор ее в сердце проникнет,
Светлым и тихим весельем все сердце пленяя и полня...
Руки простерты ее. На руках, в одеяле, младенец.
Тихо ступает она, слегка назад откачнувшись:
Новорожденного братца, как видно, держать нелегко ей.
Вот на мгновенье стыдливым румянцем вспыхнули щеки,
Тотчас, однако, лицо по-прежнему стало спокойно.
Верно, взглянула она, как кватэр идет ей навстречу.
"Словно Шехина[20] почиет на ней! Смотрите! Смотрите!" —
Берелэ Донс воскликнул. Другие смущенно молчали:
Как бы ее он не сглазил! —
Тут кватэр, взявши ребенка,
Рабби Азриэлю подал. Мальчик рослый и крепкий,
Розово тело его, как цвет распустившейся розы,
Тихо лежит он на белой, вымытой чисто простынке...
Осенью позднею солнце является так же порою:
Клонится к вечеру день; снега над полями синеют;
Падает солнце все ниже — и краем касается снега...
Все приглашенные тесно столпились возле младенца.
Было на лицах тогда ожиданье и святости отсвет, —
Благоговейная тишь воцарилась у Пейсаха в доме.
III
Пир
К матери в спальню ребенок был отнесен торопливо.
Голос его раздавался по дому. "Клянусь вам, мальчишка
Умница будет: обиду снести он безмолвно не хочет.
И справедливо: ведь сразу всех собственных прав он лишился[21]".
Так прошептал Шмуэль-Буцу Матисья Семен, аптекарь.
К шумной и быстрой беседе опять возвращаются гости;
Снова наполнилась зала говором, спорами, гулом.
Вот, меж гостей пробираясь, и женщины в залу выходят:
Это родня и подруги счастливой роженицы Мирьям.
Вот на столы постелили чистые скатерти; вскоре
С ясным, играющим звоном явились графины и рюмки;
Стройными стали рядами они на столах; по соседству
Выросли целые горы: в корзинах, в серебряных чашах
Вдоволь наложено хлеба, сластей, орехов, оладий.
Все ощутили тогда в сердцах восхищенье. А Пейсах
Речь свою начал к гостям, говоря им с любезным приветом:
"Мойте, друзья мои, руки и к трапезе ближе садитесь.
Сердце свое укрепите всем, что дал мне Создатель.
Вот полотенце, кувшин же с водою в сенях вы найдете".
Так он сказал, и гостям слова его были приятны.
Все окружили кувшин и руки с молитвою мыли.
В залу вернулись потом обратно, и сели, и ждали.
Благословил, наконец, раввин приступить к монопольке.
С медом оладью он взял, преломил, — и примеру благому
Прочие все подражали охотно, что очень понятно,
Ибо не ели с утра и голодными были изрядно.
Весело гости кричали: "Твое, реб Пейсах, здоровье!
Многая лета еще живи на благо и радость!"
Пейсах ответил: "Аминь, да будет по вашему слову.
Благословенье Господне над всем Израилем!" Вскоре
Пусты уж были корзины и чаши. Но тотчас на смену
Целая рать прибыла тарелок, наполненных щедро
Рубленой птичьей печенкой, зажаренной в сале гусином.
Вовремя повар печенку вынул из печи и в меру
Перцу и соли прибавил, сдобривши жареным луком:
Сочная очень печенка, и видом подобна топазу.
Разом затих разговор; жернова не праздно лежали;
Только и слышались звуки ножей да вилок. Но вот уж —
Время явиться салату, что жиром куриным приправлен;
В нем же — изрубленный мелко лук и чеснок ароматный.
Нёбу салат был угоден: ни крошки его не осталось.
Тут-то гигантское блюдо внесли с фаршированной рыбой:
14
Гой субботний – нееврей, исполняющий в субботу в еврейском доме некоторые работы, которые еврею в этот день запрещены.
15
Навесы для Кущей – в осенний праздник Суккот евреям предписано на семь дней покинуть дом и жить в шалаше под названием сукка (кущи).
18
Сандок – человек, у которого на руках находится ребенок во время обрезания. Быть сандоком очень почетно.
21