Лучше уж и мне покориться сну:
ставни глаз будут затворены,
пока заря, как осенний лист,
не коснется усталой спины.
Перевод В. Глозмана
Как сын, что ждет отца, а тот лежит,
напившись, в луже у порога —
так я глядел в окно.
Над клетками домов сливались все ветра;
и, точно эхо взламывает эхо,
входили в силу голоса беды —
от детских слез до пьяной брани Лота.
Открылась ложь в обетах лицемеров —
дневного света, радостного смеха.
Пейзаж лежит, напившись, за окном,
и, крадучись,
сочатся сквозь сплетенья облаков
мерцанья наглых звезд.
Как много зла, зима, в твоем приходе!
Перевод В. Глозмана
Глухой переулок —
в нем тени домов, и нет людских голосов,
лишь тающий отзвук шагов
да бормотанье деревьев.
К тебе здесь даже камни не взывают.
Не совладав с такою тишиной, —
молчи и ты, ютись в дому,
который притесняет всех жильцов
за мелочи их дней людских.
Из этих мелочей
мы выстроили вечность на мгновенье,
как строят дети
из кубиков дворцы и города.
Перевод В. Глозмана
Поколение, умевшее речи толкать,
не успевавшее слушать, —
разобралось во всем,
а взлететь не сумело.
Вот оно, пред тобой,
на сей раз — в лохмотьях,
слушающее тишину
внимательно, как никогда прежде.
Как вдруг за ночь одну
ворота распахнулись.
Эй ты, робко ждущий за дверью,
жаждущий слов моих,
как прежде ты искал
того, кто слушать готов.
ты знаешь, ты видишь,
не я постучался в дверь,
не я тебя звал —
мы сегодня позвали друг друга.
Перевод В. Глозмана
* * *
Владыка вселенной!
Есть солнце среди Твоего мира,
и оно — как рог золотой,
зовущий паломников на службу Творцу.
Владыка вселенной!
Есть луна посреди Твоего мира,
и она светит,
как тфилин золотой на прекрасной Твоей голове.
Владыка вселенной!
Есть человек посреди Твоего мира,
и он сотворен по образу, и кровь во всех его жилах —
частица Бога с высот.
Но Владыка вселенной!
Есть самый малый из тысяч Израиля,
которого Ты сотворил
и наделил его тело членами,
ни одного не убавив из числа "ремах"[15].
Но почему Ты его сотворил земледельцем с серпом,
который хлебов не нашел в разгар косовицы?
О, почему, Владыка вселенной!
Перевод Ф. Гурфинкель
1. Как вдруг ослепший
Я помню хорошо смутившую меня внезапность,
когда впервые я услышал голос мой
с магнитофонной пленки;
мой голос это?
Это голос мой?
Ведь я всегда такой вот голос ненавидел!
Не потому ль всегда сны виденные забывает человек
в час пробуждения,
если, скрывая недостатки, их не приукрасит,
того не сознавав?
Разве не потому все его исповеди
(с оправданиями и грехами вместе)
есть лжесвидетельство причастного к делам,
невольное присочинение?
Завтра, конечно, докажут мне и это:
что все видения и действия мои —
они не так,
они не то,
а лишь капризы
изнеженного принца.
Так видит человек свой город
в сверхзвуковом полете,
так видит космонавт планету нашу,
которая и меньше,
и милее,
и...
Все ж не как она.
Так, просыпаясь, помнит человек видения и сны
две стороны какой-то небылицы.
Испуг ослепшего, когда глаза его открылись,
и видит он тела без облачений.
2. Ты называешь это напевом
"Раздумья,
раздумья и их выражения" —
но не всегда ты говоришь словами:
ты называешь это напевом.
"Любовь,
любовь и исповедь сердец" —
но больше говорит ее молчанье.
Ты называешь это напевом.
"А странствия,
странствия и цель?" —
Но дали много ближе к вечному.
Ты называешь это напевом.
Ты говоришь напев, имея в виду все,
что сбрасывает иго обозначений и понятий,
бежит от призрачного света смысла обнаженного
и тех, кто мнит, что знает облаченья тайны.
Ибо напев — последнее, что сохранилось
от беседы Бога с его созданиями
до появления слов,
В котором все стенания твои и крики;
их ты умалчивал в молениях любви.