О, как я спою песню для мёртвого, кого я любил!
И как я спою мою песню для милой широкой души, что
ушла?
И каковы будут мои благовония для могилы любимого?
Морские ветры с востока и запада,
Дующие с Восточного моря и с Западного, покуда не
встретятся в прериях,
Этими ветрами и дыханием песни моей,
Их благовонием я наполню могилу любимого.
11
О, что я повешу на стенах его храмины?
Чем украшу я мавзолей, где погребён мой любимый?
Картинами растущей весны, и домов, и ферм,
Закатным вечером Четвёртого месяца, серой дымкой,
светозарной и яркой,
Потоками жёлтого золота великолепного, ленивого
заходящего солнца,
Свежей сладкой травой под ногами, бледнозелёными
листьями многоплодных дерев,
Текучей глазурью реки, — её грудью, кое-где исцарапанной
набегающим ветром,
Грядою холмов на речных берегах,
И чтобы тут же поблизости город с теснотою домов, со
множеством труб дымовых,
И чтоб были все сцены жизни, и все мастерские, и рабочие,
идущие с работы домой.
12
Вот, тело и душа — моя страна,
Мой Манхаттан, шпили домов, искристые и торопливые
воды, корабли,
Разнообразная широкая земля, Юг и Север в сиянии, берега
Огайо и сверкающая, как пламя, Миссури,
И бескрайные вечные прерии, покрытые травой и кукурузой.
Вот самое отличное солнце, такое спокойное, гордое,
Вот лилово-красное утро с еле ощутимыми бризами,
Безграничное сияние, мягкое, нежно-рождённое,
Чудо, разлитое повсюду, смывающее всех, завершительный
полдень,
Сладостный близкий вечер, желанная ночь и звёзды,
Что сияют над моими городами, обнимая человека и страну.
13
Пой же, пой, серо-бурая птица,
Пой из укромных болот, лей свою песню с кустов,
Безграничную песню из тьмы, оттуда, где кедры и ельник.
Пой, мой любимейший брат, щебечи свою свирельную песню,
Человеческую громкую песню, звучащую безмерной тоской.
О текучий, и свободный, и нежный!
О дикий, освобождающий душу мою, — о чудотворный певец!
Я слушаю тебя одного, но звезда ещё держит меня (и всё
же она скоро уйдёт),
Но сирень с властительным запахом держит меня.
14
Пока я сидел среди ночи и смотрел пред собою,
Смотрел в светлый вечереющий день, с его весенними нивами,
с фермерами, готовящими свой урожай,
В широком безотчётном пейзаже страны моей, с лесами, с
озёрами,
В этой воздушной неземной красоте (после буйных ветров и
шквалов),
Под аркою неба предвечерней поры, которая так скоро
проходит, с голосами детей и женщин,
Я видел многодвижные приливы-отливы морей, я видел
корабли под парусами,
И близилось богатое лето, и все поля были в хлопотливой
работе.
И бесчисленны были людские дома, и в каждом доме была
своя жизнь,
И вскипала кипучесть улиц, и замкнуты были в себе
города, — и вот в это самое время
Явилось облако, явился длинный и чёрный шлейф,
И я узнал смерть, её мысль и священное знание смерти.
И это знание смерти шатает теперь рядом со мною с одной
стороны,
И эта мысль о смерти шагает рядом со мною с другой
стороны,
А я — посредине, как гуляют с друзьями, взяв за руки их,
как друзей,
Я бегу к бессловесной, таящейся, всё принимающей ночи,
Вниз к берегам воды по тропинке у болота во мраке,
К тёмным торжественным кедрам и к молчаливым елям,
зловещим, как призраки.
И певец, такой робкий со всеми, не отвергает меня,
Серо-бурая птица принимает нас, трёх друзей,
И поёт нам славословие смерти, песню о том, кто мне
дорог.
Из глубоких неприступных тайников,
От ароматных кедров и елей, таких молчаливых, зловещих,
как призраки,
Несётся радостное пение птицы.
И очарование песни восхищает меня,
Когда я держу, словно за руки, обоих ночных сотоварищей,
И голос моей души поёт заодно с этой птицей.
Ты, милая и ласковая смерть,
Струясь вокруг мира, ты, ясная, приходишь, приходишь,
Днём и ночью, к каждому, ко всем,
Раньше или позже, деликатная смерть!