Кузнецы с волосатою закопчённою грудью встали вокруг
наковальни,
У каждого в руках огромный молот, работа в разгаре, жарко
пылает огонь.
Я стою на покрытом золою пороге и слежу их движения,
Гибкость их стана полетать их могучим рукам,
Вверх поднимаются молоты, вверх так медленно, вверх так
уверенно,
Они не торопятся, каждый бьёт куда надо.
13
Негр крепкой рукою держит вожжи четверки коней,
Камень, прикрученный цепью, качается у него под телегой,
Из каменоломни он едет, прямой и высокий, он стоит на
телеге, упершись ногой в передок,
Его синяя рубаха открывает широкую шею и грудь,
свободно спускаясь на бёдра,
У него спокойный и повелительный взгляд, он заламывает
вверх поля шляпы.
Солнце падает на его усы и курчавые волосы,
Падает на черноту его великолепных лоснящихся рук.
Я гляжу на этого картинного гиганта и люблю его, и не
могу удержаться на месте,
Я бегу вместе со всеми его лошадьми.
Во мне ласкатель жизни, бегущей куда бы то ни было,
кружащейся вперёд или назад.
Я впитываю всё для себя и для этой песни.
Быки, когда вы громыхаете ярмом и цепями или стоите под
лиственной тенью, что выражается в ваших
глазах?
Мне кажется, больше, чем то, что за всю мою жизнь мне
довелось прочитать.
Проходя, я спугнул дикую утку и дикого селезня во время
моей целодневной прогулки,
Обе птицы взлетают вместе и медленно кружат надо мной.
Я верю в эти крылатые замыслы,
Я признаю красное, жёлтое, белое, что играет во мне,
По-моему, зелёное и лиловое тоже далеко не спроста, и эта
корона из перьев,
Я не зову черепаху негодной за то, что она черепаха,
И сойка в лесах никогда не учила гаммы, всё же ее трели
звучат для меня хорошо.
И взгляд гнедой кобылы с позором выгоняет из меня мою
глупость.
14
Дикий гусь ведёт своё стадо сквозь холодную ночь,
Я-хонк! — говорит он, и это звучит для меня, как
призыв,
Для бездушного это бессмыслица, но я, слушая чутко,
Понимаю, куда он зовёт, и лечу прямо в зимнее небо.
Северный острокопытный олень, кот на пороге, чикэди[31],
степная собака,
Дети хавроньи, похрюкивающей, когда они тянут сосцы,
Индюшата и мать-индюшка с наполовину раскрытыми
крыльями,
В них и в себе я вижу один и тот же старый закон.
Стоит прижать мою ногу к земле, оттуда так и хлынут
сотни любвей,
Перед которыми так ничтожно лучшее, что могу я сказать.
Я влюблён в растущих на вольном ветру,
В людей, что живут со окотом, дышут океаном или лесом,
В судостроителей, в кормчих, в тех, что владеют топорами и
молотами и умеют управлять лошадьми,
Я могу есть и спать с ними из недели в неделю всю жизнь.
Что зауряднее, дешевле, ближе и доступнее всего — это Я,
Я играю всегда на авось, я трачу себя для больших
барышей,
Я украшаю себя, чтобы подарить себя первому, кто захочет
взять меня,
Я не прошу небеса опуститься пониже, чтобы понравиться
мне,
Я щедро раздаю мою любовь.
15
Чистое контральто поет в церковном хоре,
Плотник строгает доску, язык его рубанка шепелявит с
диким, возрастающим свистом,
Холостые, замужние и женатые дети едут домой на общий
обед в день Благодарности[32].
Лоцман играет в кегли, он сбил короля, он бросает шар
мускулистой рукой,
Привязанный к мачте матрос стоит в китобойном боте,
копьё и гарпун у него наготове,
Прядильщица шагает то взад, то вперёд под жужжание
большого колеса,
Фермер выходит пройтись в Первый день[33] и останавливается
у придорожных полей и глядит на овёс и ячмень,
Сумасшедшего везут, наконец, в сумасшедший дом,
(Не спать уж ему никогда, как он спал в материнской
спальне),
Чахлый наборщик с седою головою наклонился над кассой,
вернуться
32
Последний четверг в ноябре каждого года является в США праздничным днём, днём благодарственной молитвы. В этот день все родственники съезжаются у старшего в роде. Официально установлен президентом Линкольном как гражданский праздник в 1863 г.