Через многие его стихотворения, поэмы, пьесы проходит антитеза Тристана и Дон Жуана, понятых как два типа отношения к злу. Оден осмыслил обоих героев, конечно, очень по-своему, совсем не традиционно, если подразумевать огромную литературную предысторию этих образов, зато в высшей степени органично для того сознания, которое опознавало действительность и время как лабиринт. Легко заметить, с какой настойчивостью мотив зла вторгается у Одена даже в стихи, тематически вроде бы не провоцирующие подобные размышления, уже не говоря, например, о «Германе Мелвилле», где к ним обязывает само присутствие автора «Моби Дика». И почти неизменно мысль Одена пульсирует между двумя точками, обозначенными при помощи персонажей, которые восходят к средневековью: Тристан — само терпенье, воплощенная пассивность, оцепенелый страх и Дон Жуан — воля к противодействию, сопротивляющаяся энергия, непримиренность.
Вторая позиция, кажется, должна была привлекать Одена намного больше. Однако он отверг и ее, из опыта времени усвоив тот слишком часто проверенный урок, что подобная энергия оборачивается насилием, которое не испытывает потребности в социальных обоснованиях, а тем более в моральном критерии, — не менее самоубийственным, чем безволие. Действительность, как ее постигает Оден, подорвала фундамент, на котором держался и тристановский эстетизм, и та этика, которую несет в себе деятельный, целеустремленный Дон Жуан. И Кьеркегор оказался самым близким Одену философом как раз оттого, что отдал предпочтение религиозному началу перед эстетическим и этическим, но не сталкивая их прямолинейно и не противопоставляя, а выстраивая последовательность восхождения от низших ступеней духовного развития к высшим.
Оден одолевал тот же путь, в полной мере сознавая, насколько он труден, и не испытывая уверенности, что сумеет пройти его до конца. Кому-то важен только финал, но, наверное, поучительнее и, уж во всяком случае, интереснее пройти вместе с Оденом шаг за шагом всю эту дорогу. Такое странствие даст очень многое: и понимание эпохи, и понимание крупной личности во всех сочленениях противоборствующих верований, из которых состоит ее духовное развитие.
Что же касается реального финала, Оден его предсказал с точностью, заставляющей лишний раз увериться в ясновидении, этой загадочной особенности поэтического восприятия жизни. «Должно быть, я умру в каком-нибудь отеле, доставив массу хлопот дирекции». Это из письма 1947 года. Двадцать шесть лет спустя все так и вышло: после выступления на фестивале поэзии в Вене, вернувшись в гостиницу, Оден почувствовал себя плохо и вызванный к утру врач констатировал смерть. Одена похоронили в Кирштетене, австрийском городке, где он по преимуществу жил все последние годы, отлучаясь на зиму в Оксфорд, почтивший былого своего питомца кафедрой, к которой он, впрочем, остался вполне равнодушен.
А. Зверев
Почему, собственно, Оден? Потому что Бродский, ясное дело! Сказавший: "В английском языке нет ничего лучшего, чем поэзия этого человека". Что "Оден уникален... Одно из самых существенных явлений в мировой словесности". И это ли не вызов переводчику?
С другой стороны, если сослаться на этот же разговор С. Волкова с И. Бродским - где последний приводит ремарку А. Сергеева, что "очень похоже на Одена", - то уместно заинтересоваться, а в чем именно похоже? Почему и где, столь выпирающий из русской поэтической традиции поэт, совпал с поэтом английским. Прочесть Одена через призму творчества Бродского, включая все его аспекты. В том числе - мировоззренческие. А потом еще раз перечитать Бродского. С этого и началось.
Но и само по себе путешествие в поэтический мир Одена оказалось крайне увлекательным. Именно потому, что он, действительно, уникален и прежде всего, избыточно интеллектуален: характеристика редко приложимая к поэзии. Редкий случай, когда иррациональное восприятие мира (поэтическое) воспроизводится вполне рациональными средствами. Не превращаясь в т. н. гражданскую поэзию, известную, впрочем, только в русской. И тогда, когда Оден развивает Фрейда, отсылая к проблеме Предопределения в Пелагианской ереси, и тогда, когда он цитирует Энгельса. Именно так, вероятно, мыслили римские поэты описывая Природу Вещей. Русские философы обычно цитируют поэтов, английские поэты часто цитируют философов. Метафизика, как синоним философии, совпадает с поэтической школой Донна, вершиной английской поэзии. Становится синонимом поэзии.