Разве не пало на Англию проклятие пророка Исайи: «лиши чувства их сердца, оглуши их и ослепи»? [24]
Одна только мысль, что когда-либо могла быть в силе тупость, которая принимала это непристойное пустословие за великолепную и точную речь, совершенно ужасна. Еще ужаснее видеть, как обильно, беспрерывно и с каким очевидным воодушевлением оно стекает с пера великого и заслуженно знаменитого автора. Но самое ужасное состоит в понимании, что он сам и был главным источником этого пустословия. Точность, состоящая в том, чтобы назвать Эмили «оспариваемой девицей», — это его точность, и «заразительная добродетель, струящаяся в светлом хоре» — это его собственный заразный порок. Его ученик Поуп настолько восхитился этим стихом, что дважды использовал его в своей «Илиаде».
Но тот же Драйден, когда им самим испорченный вкус и уводящее на ложный путь честолюбие вдруг позволяли, мог, черпая в колодце чистой, животворящей английской речи, писать стихи даже лучше своей прозы. Насколько радостно высвистывать «блестящую точность» и слышать, как ветер отвечает на чистейшем родном языке:
И такое случалось не только в родных ему областях сатиры или полемики, но даже и в книге «Басен» — там, где он пытает счастье в иной стране. Переводу «Цветка и листа» он предпослал девятнадцать собственных строк:
Какая буйная красота и сила! Какая натура! Мне верится, что я восхищаюсь этим отрывком полносердечнее и чувствую его глубже, чем Поуп, Джонсон или современники Драйдена, потому что я живу вне подземелья, в которое Драйден их заточил, потому что мои уши не находятся в счастливом согласии со строем хора заключенных, распевающих гимны в тюремной часовне, а могут воспринимать дикую музыку, живущую на каждой ветке в вольном мире, вне тюремных стен.
Нельзя сказать, что даже этот отрывок полностью выдержит такое сравнение. Когда я пью Бароло Ставеккио в Турине, мысль, что в Дижоне есть вино получше, нисколько меня не смущает, она мне и в голову не приходит. Но лучшее вино все-таки есть; и лучшую поэзию, уж не говоря про Мильтона, можно отыскать даже в том криво выросшем поколении, которое предшествовало Драйдену. Среди кучи мусора — Парнаса времен короля Карла — рассеяны крохотные алмазы еще более чистой воды. У самого Драйдена лучшие стихи — редко больше двух строчек и ни разу больше четырех — можно отыскать в его бесформенной и скучной ранней поэме «Annus Mirabilis».
Его великий преемник Поуп, чья «Илиада» явила соблазн фальшивого стиля прельстительнее любого произведения Драйдена и стала, по словам Кольриджа, «главным источником псевдо-поэтической манеры», хотя и распахнул широкие ворота для других, выведя их на торную дорогу к разрушению, всё же сам шел с ними недолго. Он понял, что истинное влечение его таланта было к сатире и диспуту, и последние двадцать лет своей жизни неизменно следовал этому влечению, не делая новых попыток полетать на аэростате и сообщая своим произведениям поэтические достоинства только в той мере, в какой они могли их принять. Поэтический дар Поупа был скромнее драйденовского, он пользовался, вместе со своими современниками, менее богатым словарем, его мастерство версификации, пусть в целом и более ровное, всё же не достигает блестящей живости лучших драйденовских вещей. Что приближает его к настоящей поэзии, так это подлинный внутренний пыл. Поуп мог подыматься до высот благородства, недоступных Драйдену, в его теле была эфирно-огненная частица — душа, а у Драйдена не было ничего, кроме куска глины. Но даже в элегии «Памяти несчастливой дамы» его огонь не без дыма: подлинность чувства не вполне оправдана естественностью и чистотой стиля.
Монахини не страдают в узких кельях своих монастырей29А, и восемнадцатый век, за исключением некоторого числа недовольных, был удовлетворен тем, что предлагали ему его первые поэты.
«Абсолютно излишне, — говорит Джонсон, — отвечать на однажды заданный вопрос, был ли Поуп поэтом, иначе как встречным вопросом — если Поуп не был им, то у кого еще можно найти поэзию?»
Ее, доктор Джонсон, можно найти у доктора Уоттса.
Эти простые стихи и бедные рифмы — поэзия выше Поупа. Еще ее, Сэмюэль, можно найти у твоего однофамильца Бенджамена, дерева той же крепости, [31]что и ты.
Поуп, подражая этим стихам, не смог приблизиться к ним ближе вот этого расстояния:
Когда я слышу, как кто-то с определенным вызовом говорит, что Поуп был поэтом, я подозреваю его в намеренном использовании языковой двусмысленности для создания путаницы в мыслях. Верно, что Поуп был поэтом, но это одна из тех истин, которые столь любезны лжецам, поскольку отлично служат поводом для лжи. То, что Поуп не был поэтом, — ложь, но праведный человек, в благоговейном страхе стоя перед Страшным Судом на берегу пышущего серой огненного озера, предпочтет сказать ее.
Восхищаться такой поэзией столь же искренне, как Джонсон, оставаясь, подобно ему, совершенно ею довольным, невозможно, если не потерять способности понимать или даже распознавать при встрече поэзию более утонченную. Злосчастная правдивость Джонсона, позволившая миру узнать, как он был потрясен «Ликидом», [34]достаточно дискредитировала его критические оценки; но обсудим еще его отклик на поэзию хотя и созданную в восемнадцатом веке, но чуждую этому веку и достойную других, — обсудим его отношение к Коллинзу. К самому Коллинзу Джонсон испытывал уважение и симпатию и, обладая добрым сердцем, должен был хорошо отозваться о стихах друга, но он был честным человеком и не мог этого сделать.
24
Ср.: «Да не узрят очами, да не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их» (Исайя, 6.10).
27
Разрозненные отрывки из поэмы Драйдена «Лань и Барс» (The Hind and the Panther). Очень грубый подстрочник:
(«Лань и барс», III, 437–438)
(«Лань и Барс», III, 1183–1184)
(«Лань и Барс», III, 175–176)
Любопытно, что следующий, 177-й стих третьей части «Лани и Барса»
нашел свое отражение в «Эпитафии армии наемников» (LP XXXVII).
28
Вольный перевод:
30
Отрывок из «Гимна Колыбели» Исаака Уопса (Isaac Watts; 1674–1748). Вольный перевод:
31
Отсылка к названию книги Бена Джонсона (Ben Jonson; 1573–1637) «TIMBER; OR, DISCOVERIES MADE UPON MEN AND MATTER…» («ЛЕС; или Открытия, сделанные в природе вещей и человека…»). Эта книга начинается со следующего латинского пояснения: SYLVA Rerum et sententiaruni quasi dicta a multiplici materia et varietate in iis contenta. Quemadmodum enim vulgo solemus infinitam arborum nascentium indiscriminatim multitudinem Sylvam dicere: ita etiam libros suos in quibus vari? et divers? materi? opuscula temere congesta erant, Sylvas appellabant antiqui: Timber-trees.
Лес — Sylva — предметов и мыслей, состоит из множества различных материалов. Подобно тому, как мы обычно называем бесконечное смешанное множество деревьев лесом, древние авторы давали имя Sylva книгам, в которых были собраны и беспорядочно перемешаны небольшие вещи самой различной природы.
32
Отрывок из «Элегии леди Джейн Паулет» Бена Джонсона. Вот грубый подстрочник:
33
Отрывок из «Элегии памяти несчастливой дамы» Александра Поупа. Подстрочник:
Воспользуемся случаем привести следующий примечательный отрывок из Хаусменовской статьи о Суинберне.
«Если человек не слышит музыки суинберновского стиха, го он глух — он не услышит никакой музыки вообще. Но если он, подобно многим, находит мелодии Суинберна самыми лучшими, то слух его груб. Тот, кто называет Суинберна музыкальнейшим из поэтов, будучи рожденным сто пятьдесят лег тому назад, так же отозвался бы и о Поупе. Для слуха современников Поупа его стихи были самим совершенством; то обстоятельство, что стихи Шекспира и Мильтона им уступают, подлежало не обсуждению, а лишь разъяснению и извинению. Стихи Поупа и Суинберна адресованы — откровенно и почти исключительно — «внешнему уху», в этом они сходны и этому они обязаны своим признанием. Только «внешнему уху» они, пусть и по-разному, доступны и приятны: слышать их — удовольствие, точно так же как и читать их вслух. Но именно поэтому и можно сказать, что музыка этих поэтов второсортна. Читать вслух поэтов, чья музыка — музыка высшего рода, поэтов, столь не похожих друг на друга, как Блейк и Мильтон, не приятно, а затруднительно. Причина в том, что ни один чтец не может даже надеяться ей соответствовать. Эта музыка адресована внутренним отделам нашего слухового аппарата, лежащим между ухом и мозгом, — и вам надлежит либо нанять себе в чтецы какого-нибудь ангела, либо разрешить этим стихам звучать в тишине самостоятельно».
34
Имеется в виду стихотворение Дж. Мильтона: «Ликид. Элегия памяти друга, утонувшего в Ирландском море на пути из Честера» (1637).