«Вечером, почти впотьмах…»
Вечером, почти впотьмах,
Наклоняясь над тобою,
Я любуюсь сам собою,
Крошечным — в твоих зрачках.
Также и тебе, скажи,
Как во мне не отражаться?
Ведь глаза недаром мнятся
Ясным зеркалом души.
— Так глядимся в зеркала
Черные и голубые,
Но в любви есть много зла,
И мы сами очень злые.
И бывает, что любя,
Даже, будто бы, навеки,
В самом близком человеке
Ищем лишь самих себя.
«Среди плодов нет краше винограда…»
Среди плодов нет краше винограда
— Вершина радости и страсти дно! —
Но чтобы пьяным быть, вина не надо:
Земная жизнь старейшее — вино.
Слепые звезды ночь нам освещают,
И солнце самому себе темно.
И оттого цветы благоухают,
Что им взлететь на небо не дано.
«Числа», 1930. № 2-3
«Пусть каждый день к могиле шаг…»
Пусть каждый день к могиле шаг
И смерть чего-то дорогого,
Но я живу — и смерть никак
Не обольстит меня живого.
Не беспокойся, не грусти,
Не важно — верить или не верить,
Есть боль какая-то в груди,
Которую нельзя измерить.
И в этой боли есть ответ.
В холодный вечер вдруг мне ясно,
Что в ней одной тепло и свет
И все, что в жизни не напрасно.
«Все дальше, дальше… это? — Нет…»
Все дальше, дальше… это? — Нет.
Не то ли? Нет. — О, Боже, Боже!
Я проклинаю белый свет,
Себя я проклинаю тоже.
И не хочу, нет, не хочу
— И не из страха, не из лени —
Спасая плоть, бежать к врачу.
Спасая душу, гнуть колени.
«…И пряча под подушками ключи…»
…И пряча под подушками ключи
С тех пор не спят ночами богачи;
С тех пор, сверкают, как ни сторожи,
В урочный час кровавые ножи;
С тех пор, окаменелый, ледяной,
Самоубийца бродит под луной;
С тех пор, презрев девическую кровь,
Они воспели черную любовь…
— И даже ты, святой среди святош,
Не знаешь сам, как ты на них похож!
«Числа», 1931. № 5
«Сильнее жизни? Горя нет такого…»
Сильнее жизни? Горя нет такого,
Зачем же плакать жалкими слезами!
— Все выше, выше, млечными стезями
Из глубины туманного, земного…
Все тише, тише, вечным приближеньем
Как хорошо забыть о человеке…
— О, где теперь беспомощным движеньем
Вы креститесь, мои закрывши веки?
«И то не нужно, и другое…»
И то не нужно, и другое…
И ты уходишь понемногу,
Ты думаешь быть ближе к Богу
В ночи блаженного покоя.
Уже ты ближе к средоточью
Сфер, исчезающих в эфире,
Ты дышишь музыкой и ночью,
Почти забыв о нашем мире.
Да. Но и мы тебя забудем
И равнодушно спросим имя,
Когда ты возвратишься к людям,
Чтоб умереть, хотя бы с ними.
«Для жизни, которая камнем лежит…»
Для жизни, которая камнем лежит,
Но больше для той, о которой молили:
Для счастья, которое долго томит,
Для горя, которое скоро забыли,
Для дальних, кого мы могли бы любить,
Могли бы любить и любить не сумели,
Для легкости в этом бессмысленном теле,
Мне кажется, стоило, все — таки, жить.
«Числа», 1933. № 7-8
«В недостойных руках эти теплые, детские руки…»
В недостойных руках эти теплые, детские руки,
Беспокойный костер вкруг высокого, ясного лба…
Да, теперь навсегда. И не будет разлуки в разлуке,
Даже странно подумать, что это все та же судьба.
Вдруг судьба непохожа на долгие, зимние ночи,
Вдруг судьба непохожа на вздох у немого окна…
— Неужели бывает, что жизни любовь не короче? —
Посмотри, кем над морем июльским луна зажжена?
Кем — любовь? Посмотри, это данное Богом вначале
Для обмена на жизненный опыт, на опыт печали.
«При луне, для перемены…»
При луне, для перемены,
Превратилась пена в ртуть…
На песок, у самой пены,
Хочешь, сядем отдохнуть?
Все равно напрасен ропот,
Разве не было весны?
Жадной жизни жалкий опять,
Пустота без глубины.
Но не плачь. Для всей печали
Мир достаточно высок,
Только в дырочки сандалий
Набивается песок,
И не зная праздной боли,
Пригоняя с моря хлам,
Ветер горьким слоем соли
Покрывает губы нам.
«Это были весенних дождей одичалый струи…»