Ури Цви Гринберг родился в 1896 году в местечке Белый Камень неподалеку от Львова (В то время относящийся к Австро-Венгрии, с 1918 года – к Польше, с 1939 – к Украине). Его детство и юность прошли во Львове, куда родители привезли его полуторагодовалым ребенком. Происходя из семьи галицийских хасидов, Гринберг с детства знал идиш и иврит, получил ортодоксальное еврейское образование.
В 1912 г. стихи Гринберга на идиш появились в «Дер идишер арбайтер» (Львов), на иврите в «Ха-Шиллоах» (Одесса) и других периодических изданиях. В 1915 г. Гринберг был призван в австрийскую армию, участвовал в боях в Черногории, к концу войны бежал с фронта и вернулся во Львов. Сборник стихов Гринберга «Ин цайтнс ройш» («В кипении времен», 1919), издан в расширенном виде под названием «Криг ойф дер эрд» («На земле война», 1923), стал одним из первых в литературе на идиш художественным откликом на бедствия войны. Ужасы учиненного поляками еврейского погрома (ноябрь 1918), свидетелем которого был Гринберг, оставили навсегда глубокий след в душе поэта.
В 1920 г. Гринберг выехал в Варшаву, печатался на идиш в издании поэтов-экспрессионистов «Халястре» и «Ринген», на иврите в «Ха-ткуфа». В 1922 г. предпринял издание бунтарского по духу журнала на идиш «Альбатрос». Это издание, запрещенное правительством Польши, Гринберг в 1923 г. продолжал в Берлине, где опубликовал свою поэму «Ин малхус фун цейлем» («В царстве креста»), в которой уже предвидел Катастрофу. В начале 1924 г. поселился в Эрец-Исраэль.
В ранних стихотворениях Гринберга преобладают мотивы религиозного благочестия, любви к женщине, к природе, тоска по земному счастью. В книге «Мефисто» («Мефистофель», 1921) их окончательно вытесняют мотивы одиночества, страха, отчаяния, крушения жизненных устоев в мире, где зло попирает веру и нравственность, чувство скорби и боль за давние и новые страдания еврейского народа. Импрессионистическая фиксация впечатлений и переживаний поэта сменяется экспрессионистической обнаженностью самовыражения, лирическая прозрачность стиха — прерывистыми ритмами и патетикой душевных бурь. Реализму в искусстве Гринберг противопоставляет право художника на погружение в глубины собственной психики.
В Эрец-Исраэль Гринберг, связанный тогда с сионистским рабочим движением и считавший себя поэтом еврейского пролетариата, стал писать почти исключительно на иврите, а с основанием газеты «Давар» (1925) сделался ее постоянным сотрудником. Он выступил с резкой критикой теории «искусства для искусства», призывал к активному включению поэзии в борьбу за подъем национального духа и свободу еврейского народа. Но крайний национализм поэта и тогда выходил далеко за рамки официальной программы рабочего движения, в котором Гринберг скоро разочаровался.
Арабские беспорядки в 1929 г. и примирительная позиция еврейского руководства, побудили Гринберга вступить в партию сионистов-ревизионистов, а в 1930 г. и в подпольный «Союз бунтарей» («Брит ха-бирионим»). В 1931 г. Гринберг направляется в Варшаву издавать еженедельник партии «Ди велт». По возвращении оттуда в 1936 г. Гринберг рисует жуткие видения грядущей гибели народа в поэме «Мигдал ха-гвийот» («Башня трупов»), вошедшей в «Сефер ха-китруг ве-ха-эмуна» («Книга обличения и веры», 1937). В конце 1938 г. Гринберг вновь выехал в Варшаву редактировать газету «Дер момент» и с трудом добрался до Эрец-Исраэль уже после начала 2-й мировой войны.
Вся семья поэта погибла в Катастрофе, и эта страшная боль не покидала его ни на миг до конца жизни. В 1945 году Гринберг начинает публиковать в газете «Ха-арец» стихотворный цикл в духе средневековых кинот (элегий), посвященных жертвам крестовых походов. Эти стихи и поэмы, которые произвели сильное впечатление на читающую публику, были собраны в книге «Реховот ха-нахар» («Реховот Наречный», 1951), названной по упомянутому в Библии городу, приобретшему в каббале значение мистического символа.
После провозглашения государства Израиль Гринберг стал депутатом Кнесета 1-го созыва (1949–51). После Шестидневной войны включился в движение за неделимый Эрец-Исраэль.
С национальными мотивами в творчестве Гринберга тесно переплетены личные религиозно-философские размышления: «Я» поэта и поиски смысла существования; проблема смерти, неясной по назначению, но озаряющей смыслом жизнь; непрерывность и преемственность бытия; вера без сомнений, приводящая к слиянию национальных символов с их религиозными истоками; мучительная участь поэта-пророка, остающегося непонятым. За десять дней до Войны Судного дня Гринберг писал: «Беспечные ничего не слышат. Телефоны еще не звонят».
Гринберг разрабатывал национально-самобытную, гибкую и свободную форму стиха, основанную на ритмике поэтических книг Библии и средневековой ашкеназской поэзии на иврите. Приподнятый, иногда ораторский строй речи Гринберга, родственный интонациям библейских пророков (но также У. Уитмена), порой приводит к заглушающей поэзию риторике, но чаще стихи Гринберга отмечены немногословностью и тонким лиризмом. Так же самобытен и образный строй поэзии Гринберга — сплав из воспоминаний об отчем доме, его благочестивом покое, облеченных в библейские и аггадические понятия-символы (Адам, Ева, Эдемский сад), и элементов окружающей поэта реальности, окрашенной в мистические тона. Своеобразие этого сплава усугубляют идущая от экспрессионизма эмоциональная напряженность образов и парадоксальность их сопоставления, а также лексика Гринберга, часто использующего отдельные библейские термины, понятия и определения, почерпнутые из каббалистической литературы.
В 1956–57 гг. Гринберг опубликовал ряд стихотворений на идиш, что вызвало восторженные отклики в мировой еврейской прессе.
Ури Цви Гринберг умер в 1981 году, признанный как великий поэт Израиля.
Творчество Гринберга отмечено премией имени Бялика (1947), особой премией имени Бялика за поэтическое мастерство книги «Реховот ха-нахар» и Государственной премией Израиля (обе – 1957). Гринберг – почетный доктор философии Тель-Авивского университета (1978) и член Академии языка иврит (1959).
Двухтомное собрание сочинений Гринберга на идиш вышло в 1979 г. в Иерусалиме.
В СТРАХЕ ПРОРОЧЕСТВА
Перевод Я. Лаха/
Ещё облака не дышали ни тенью, ни дымом,
и разум у важных персон пребывал во младенчестве мнимом,
а я пророчил великую скорбь:
— Тучи над Ерусалимом!
Ещё воспевали пииты олений рассвет
и винограда звёздные кисти,
а я предрекал, что дождёмся бед
мы, по воде плывущие листья.
Откуда безумие это взялось?
Когда, как рубашку с горя,
себя душа раздирает —
пророчество в ней закипает.
Гибельный плач в себе я несу — губы сухи и веки,
беженец на войне, осколок большой родни.
Сердце моё сгорело, угли во мне одни,
их не погасят и полноводные реки.
У братьев моих, у колодца их была бы жажда утолена,
они же горькою влагой излили жалость
и к морю свернули: взошла луна,
и серебро на волнах колыхалось...
Вот оно — горе, что я предвещал!
Вот носилки — погибших проносят мимо!
Зачем эта скорбь? Страданье зачем — ведь я
всё это выплакал в уши Ерусалима!
Вот сборище беженцев, их — что грибов!
Вот покинутый дом, сожжённая нива!
Вот бесчестье друзей, что достигли преклонных годов,
как деревья бесплодные Тель-Авива!
Нет избавленья. Галут и здесь.
Изгнанник в Сионе, как всюду, слаб...
О, горе! Там — только крест,