И на бульваре в Тель-Авиве
Я на скамейке ночевал —
И не было меня счастливей!
И тихо улыбалась мне
Луна, как мама, в вышине...
Когда весь хлеб мой выходил,
Я сыт одним сознаньем был,
Что есть зато еда У НИХ,
В столовой Эйн-Харода!
Когда они копали грунт
И находили воду,
Когда давили виноград —
Я будто напивался сам,
Так я за них был рад!
И словно пес сторожевой,
Я рыл и нюхал всё вокруг.
И всякий раз, почуяв зло,
Я лаял: «Караул! Беда!
Я вижу полосу огня!
Я вижу полчища врагов!»
Но эти медлили ВСЕГДА:
Привыкли без оружья спать.
И волк арабский успевал
Свою добычу растерзать
И, сытый, восвояси шел,
Весь перепачкан кровью жертв...
Вот тут герои приходили
И кровь, как грязь, закрыть спешили.
А их геройские вожди,
Любители жратвы и власти,
Учили дружески тянуть
Братскую руку к волчьей пасти,
Учили мирно созидать,
Обуздывать дурные страсти,
Учили без оружья спать:
«Арабский волк — он нам не враг!»
Мне жег глаза их красный флаг,
Их чествованье Первомая
От Тель-Авива до Тель-Хая;
Мне жег язык визгливый гимн:
«Не Бог, не царь и не герой» —
И это пелось посреди
Чудес долины Изреэль,
И на горе, где пал Саул,
И в граде, где царил Давид!
Я лаял им до хрипоты:
— Вы слепы, как затылок!
Беда хоть скрыта, но грядет!
Под каждой феской спит вулкан,
И скоро пламя полыхнет!
Но я взывал к глухой стене —
Пока не начался погром,
Пока мне душу не прожгли
Потоки крови и огня...
Пока не сгреб я в чемодан свое немногое добро
И — будто нож в меня вонзен — простился с Иерусалимом...
Так я в изгнание ушел.
Теперь свои же на меня
Навет кровавый возвели!
Таких времен, как этот год,
Я не видал и в страшных снах.
Пропало племя смельчаков,
Настало время палачей.
По флагу их узнать легко:
Не зря он красен! Он в крови!
1933
Перевод Р. Торпусман
УДЕЛ ПОЭТА Перевод Р. Торпусман/
/
Родник не перестанет течь, пока Создавший его
Не обрушит на него гору или не иссушит до дна.
Так и поэту Творцом предначертан удел: творить,
Пока его душа из мира живых не истреблена.
Он — пророк, несущий слово Бога с Синая, он Божий огонь!
В нем дымящийся фимиам и неопалимая купина;
Многие воды его не зальют[1], ибо в нем сила гнева любви;
Лишь Бог, погасивший светильник Храма, может засыпать землей
Этот пылающий факел — ибо Ему покорны все пламена.
Лишь перед волей Творца смирится смертный творец:
Силу может отнять лишь Тот, кем она дана.
Словно ангел времен пробуждается, гневный, от древнего сна —
И человек, вдохновенный, встает, и один Господь ему Бог,
Натянувший незримый повод и напрягший — в путь! — стремена…
Перевод Р. Торпусман
«Страны бурлят, волнуются народы…»
/Перевод Р. Торпусман/
* * *
Страны бурлят, волнуются народы,
Писателей много, поэтов — чуть не каждый...
И только нет пророка, который словом правды
Утолил бы душевную жажду.
Полно мудреных книг и причудливых холстов —
Да только нет того, что нужно.
Сколько ни подделывай вкус и аромат —
Искусственным хлебом сыт не будешь.
Перевод Р. Торпусман
«Люди грустны, ибо движутся к смерти…»
/Перевод Р. Торпусман/
* * *
Люди грустны, ибо движутся к смерти.
Трудно быть ангелом на этом конвейере,
Который все время несет нас вперед.
Сладость незнания обернулась горечью,
Когда мальчик превратился в рослого юношу
И вышел из теплого отчего дома...
А страшный конвейер все мчится вперед.
Мы проводим лишь девять медовых месяцев
В чреве матери — и с потоками крови
Нас выносит на этот конвейер: вперед!
Перевод Р. Торпусман
ПРОСТОЙ ВЫВОД
/Перевод Р. Торпусман/
На милосердие мы уповали две тысячи лет,
Пытались быть Богу кротким сыном — "Да будет так!" —
Хоронить убитых, рыдать над ними и ждать,
Когда же взглянет Господь на уцелевшую горсть
И явит чудо: барана, запутавшегося в кустах .
Мы верили в милость народов... В любом листке
Мы находили несколько кружащих голову слов,
На Западе и на Востоке мы были смазкой всех колес,
На все чужие свадьбы мы слали своих плясунов.
И всякий раз лилась наша кровь... А на нашем веку
Случилось такое, что страшно в своей простоте.
Мы смыслим в жизни не больше, чем тот несчастный баран!
Но бараны едят траву, а не судят о красоте...
Когда народ живет между путаницей и резней,
Цена его сладким мечтам и надеждам — грош,
И все пророки его подобны груде песка,
И все идеалы его лучезарные — ложь.
Нравственность не растет из сора покорных рабов,
Тем более из корыта с пойлом в загоне скота.
Она — и глава и венец, но лишь там, где ты властелин!
Там, где есть власть, и защита, и высота —
Там человека мерят мерой великих дел,
А не портновской меркой и не аршином гробовщика.
Перевод Р. Торпусман
«Я утром проснулся — а всюду кровь…»
/Перевод М. Яниковой/
* * *
Я утром проснулся — а всюду кровь.
Небо — в крови, и солнце — как кровь.
Кровь на одежде, на обуви кровь.
Будто бы в Киеве встал я сегодня:
в воздухе кровь и в глазах преисподняя.
"Кровь! — возглашает колокол громко,
будто бы в Киеве в дни погрома.
На Русском подворье евреев скопление —
будто бы киевских сброд в исступлении,
"Русское" нынче подворье и вправду...
Вместо громил здесь евреи растравлены,
есть лишь проклятие, нет Откровения.
Как киевский сброд, кипятится еврей,
он возбужден, он взывает: эй-эй,
скованы братья железом цепей!
Иерусалим — будто Киев сегодня:
В воздухе кровь и в глазах преисподняя.
«И приходит миг в сиянии трона…»
/Перевод Е. Бауха/