В определенном смысле к этой категории работ можно причислить уже опубликованную в переводе на русский язык книгу Эшби “Конструкция мозга” (Москва, 1962). К ним же относится и недавно изданная за рубежом монография Д. и К.Стэн-ли-Джонсов “Кибернетика живых систем” и другие. Особенно же много работ подобного направления публикуется в форме отдельных статей и симпозиумов (см., например, сборник “Электроника и кибернетика в биологии и медицине”, Москва, 1963).
Книга Джорджа отличается от упомянутых выше работ тем, что она специально и даже почти исключительно направлена на анализ всех тех предпосылок, физиологических и математических, которые должны лежать в основе любой попытки моделирования как отдельных механизмов мозга, так и мозга в целом. Джордж довольно подробно разбирает вопрос о математической логике, многие физиологические представления и особенно теорию условного рефлекса и различные его механизмы.
Однако если при разборе математических и логических предпосылок Джордж дает полезные сведения и помогает понять некоторые современные тенденции в проблеме моделирования мозга (например, при разборе “логических сетей”), то этого отнюдь нельзя сказать о его нейрофизиологических и особенно философских экскурсах. В этом отношении Джордж, будучи не нейрофизиологом, а психологом-математиком, неизбежно оказывается в плену тех недостатков в развитии нейрофизиологии, которые имеются в настоящее время. Между тем совершенно очевидно, что построить “мозг как вычислительную машину” можно только в том случае, если использовать все современные достижения науки и преодолеть эти принципиальные недостатки.
Один из критических пунктов в развитии современной нейрофизиологии, и особенно в применении ее результатов для объяснения поведения, это отсутствие организованной и осознанной тенденции к синтезу и к пониманию общих закономерностей. Еще по-прежнему мы наблюдаем совершенно неоправдавшую себя тенденцию из уже известных элементарных процессов, из деталей и частных механизмов построить целое. Характерной чертой этой тенденции является молчаливое допущение того, что целое ничего не привносит в проблему сверх того, что дает нам аналитический опыт, что подсказано свойством деталей этого целого. При таком допущении с самого начала отрицается какое-либо своеобразие целого, наличие у него свойств7 присущих только целому как таковому, но не отдельным его деталям или элементам. Оно исключает появление новых качеств, которые возникают как только сложилось организованное целое.
Конкретно, в науке о поведении эта тенденция прежде всего выражается в том, что возбуждение и торможение считают исключительными факторами, на основе которых строится объяснение любых поведенческих актов и любых форм приспособительной деятельности животного и человека, независимо от их сложности. Игнорируется обычно другой, не менее важный факт, а именно: в какую архитектуру включен этот отдельный процесс, этот частный механизм?
Возьмем для примера две такие основные формы деятельности, два таких состояния человека, как положительные и отрицательные эмоции, например радость и тоску. Едва ли кто-либо из нейрофизиологов или клиницистов сомневается в том, что и то, и другое состояние организма в целом имеет в своей элементарной основе процессы возбуждения и торможения. Но в то же время совершенно очевидно, что самый факт наличия возбуждения и торможения в этих двух сложных и противоположных состояниях организма не дает нам никаких опорных пунктов для понимания глубокой сущности радости и печали.
В работах последних лет все более и более выступает на первый план значение архитектурного принципа в построении сложных функциональных систем организма, имеющих свое собственное качество, свою собственную им одним свойственную систему отношений. В таком объединении решающую роль приобретают уже не элементарные процессы, не детали, а именно архитектурау особенность, так сказать, ее стиля. Если проследить внутренний смысл разногласий, противоречий и взаимоне-понимания в различных областях биологии и медицины, то окажется, что по сути дела эти разногласия вызваны различным подходом к пониманию соотношений между отдельным элементом и целостной архитектурой физиологических функций.
Понятие архитектурности в формировании разветвленных физиологических функций уже не раз привлекало внимание физиологов. В качестве примера можно назвать замечательную монографию Баркрофта “Архитектура физиологических функций”. Даже у Ивана Михайловича Сеченова в его лекциях по физиологии нервной системы уже содержится вполне отчетливое указание на то, что архитектура соединений может иметь более важное значение для конечного приспособительного эффекта, чем отдельные компоненты этой архитектуры. Так, например, в предисловии к своей книге “Физиология нервной системы” он писал, что элементы в процессе деятельности должны соединяться в “естественные группы”.