Кульминация эпизода «психической атаки» приходится на середину текста – 8-ю строку («На равнины зияющий пах…») и ее концевое слово. В слове пах пересекаются несколько контекстуальных коннотатов, включая междометный, т. е. эта лексема берется и как член условно-стандартного ономатопеического ряда: паф, пах, бах, ба-бах (и вариации). К лексическому значению («анатомическому») присоединено здесь звукоподражание, соответствующее определенному фабульному пункту фильма: чапаевцы открывают огонь по самоубийственно марширующей прямо на них колонне белых офицеров (реплики чапаевцев: «Красиво идут! – Интеллигенция…»).
В более широком контексте – Первая и Вторая воронежские тетради – экранная «картина звучащая» соотносится со звучащей землей (возможно, произведенной поэтом от фольклорного приложить ухо к земле): концовка «Стансов», «распаханная молва» в «Черноземе», где земля, «вся образуя хор», воздействует на слух и чуть ли не делает его подобным пашне – «зазябливает ухо»[1298].
В том же контексте «зияющий пах» нагружается функцией репрезентации вспаханной земли, пашни, пахоты, оказываясь в положении отглагольного существительного (как мах от махать)[1299]. Этимология глагола пахать не вполне установлена[1300]. «Поэтическая этимология» в данном случае использует такие (зафиксированные у Даля) значения, как: впадина, углубление; близкое к пазуха, – и подразумевает вместилище посеянного семени. Актуализируется мифологема войны, битвы как пахоты и молотьбы, вообще архетип круговорота смерти и плодородия (представление об умирающем и оживающем зерне)[1301], что соотносится с воспетой в «Черноземе» невидимой «безоружной работой» земли[1302]. В этой перспективе 8-й стих ОСП говорит о разверзающейся могиле белых.
Должен быть учтен и еще один текст футуристической традиции – не только по очевидной лексической близости к «кульминационной» строке ОСП, но и потому, что дает возможность некоторого метатекстуального понимания. Это следующий катрен Пастернака (где «я» поэта выступает в женской ипостаси, а равнина в «мужской»):
И фильм, и «два побега на одном корню» могли трактоваться Мандельштамом как детище равнины – арены гражданской войны вчера, советской метаморфозы сегодня, новых катаклизмов завтра («Что делать нам с убитостью равнин…»). Это соответствовало бы автохарактеристике в уже упоминавшейся концовке программных «Стансов»: «И в голосе моем после удушья / Звучит земля <…>».
3-я строфа ОСП ослабляет напряжение, а последняя вновь усиливает, в духе коллизии двух «хорошо» (внутри текста прямо не выраженной), причем в ряд глагольных императивов финального четверостишия, соответствующий советскому феномену перековки, проецируется потенциальное перепахивай[1304].
Мандельштам и его издатели [1305]
Долгое ожидание книги критической прозы Осипа Мандельштама ощущалось не столь напряженно, как тогда, когда тянулись к свету его стихотворения в «Библиотеке поэта». Еще и до 1985 г. была некая уверенность в том, что рано или поздно, с большими или меньшими потерями книга выйдет. Рецензент вынес такое убеждение, в частности, из собственного опыта войны и мира с издательством «Наука». Когда там готовился том работ Ю. Н. Тынянова, комментаторы старались насытить примечания цитатами из статей Мандельштама, в то время упоминавшихся у нас очень редко, а издатели, уже считая неприличным возражать против этого в принципе, еще стремились сократить количество цитат и отсылок – опять-таки соответственно своему пониманию приличий. Приходилось иногда вместо «фамилии чертовой» ставить «поэт» или автор «Разговора о Данте». Этого оказывалось достаточно – поразительный с непривычки факт, пародийно воплощавший мысль Мандельштама о «русском номинализме». Тут и уяснилось сознанию, что если найдется энтузиаст, который возьмется нести груз издательских мытарств так долго, как потребуют обстоятельства, то он имеет реальные шансы на успех. Такой энтузиаст нашелся в лице П. Нерлера, и шансы он не упустил, хотя с 1978 г. (!), когда рукопись пришла в «Советский писатель», ему было от чего разувериться и отступить. Это – подлинная заслуга.
1298
Ср., впрочем, северный диалектизм
1299
Современная речь использует в юмористических и орнаментальных целях это переплетение этимологических, морфологических, паронимических, ономатопеических связей. Напр., в газетной заметке: «В галерее арт-клуба „Муха“ День защитника отечества был ознаменован открытием экспозиции „Мишени“ <…> В дальнем углу три изящные старшеклассницы с азартом
1300
1301
Ср. в нашей работе о статье Мандельштама «Пшеница человеческая» (ТТЧ. С. 192–193; [см. наст. изд. С. 378–379. –
1302
О значениях
1303
«Двадцать строф с предисловием (Зачаток романа „Спекторский“)» // Пастернак Б. Указ. изд. Т. 1. С. 252. Об этом самоотождествлении поэта на фоне его индивидуальной мифологии, в центре которой – страдающая женщина, см.:
1304
Ср. у Мандельштама в эти же месяцы «Да, я лежу в земле, губами шевеля…», где возможна связь со стихотворением Брюсова, в котором зерно в земле сделано персонажем-субъектом («Лежу в земле, и сон мой смутен…»; см. ТТЧ. С. 210, прим. 18; [см. наст. изд. С. 706, прим. 19. –