Но кроме традиционных внешних препятствий перед составителем стояли специфические и деликатные проблемы взаимоотношений между разными поколениями ревностных и ревнивых собирателей наследия поэта, большей или меньшей близости собирателей к «основному фонду рукописей», разного их поведения по отношению к издательской системе («эскапизм», ожидание лучших времен, терпеливое «пробивание» – здесь коренится тема специального социологического этюда). Составитель, во всяком случае, стремился учесть все интересы и согласовать их на пользу делу. Так, второй раздел книги представляет тобой пересмотренное издание «Разговора о Данте», дополненное черновыми фрагментами, которые еще в 60‐х гг. были прочитаны А. А. Морозовым, но не вошли в издание 1967 г., а сейчас подготовлены (как и другие материалы, восходящие к архиву поэта) Ю. Л. Фрейдиным и С. В. Василенко.
Выполненная П. Нерлером большая работа, которой требовали современные принципы изданий литературного наследия, не говоря уже об обязывающем имени Мандельштама, была направлена на выявление архивных источников, сопоставление разных редакций, на то, чтобы снабдить тексты комментариями (пока хотя бы только самыми необходимыми) и ориентировать читателя библиографически.
Принцип формирования книги был очевиден: единственный прижизненный сборник «О поэзии» (1928), статьи и рецензии, не вошедшие в него, «Разговор о Данте». Воспроизведение сборника 1928 г. – минимальное условие полноценности издания, и оно выполнено. Однако исследователям давно уже ясно, что заверение «от автора», согласно которому он исключил «случайные статьи, выпадающие из основной связи», не должно пониматься буквально, тем более что он не написал: только случайные. Составитель приводит новые данные на этот счет. Из воспоминаний Н. Я. Мандельштам известно, какое значение придавал поэт своему эссе «Пушкин и Скрябин». Статья «Гуманизм и современность», хотя и не говорит о поэзии, тоже является неотъемлемым звеном «основной связи». Никакой уважающий себя составитель не исключил бы эти две статьи, и абсолютно ясно, что зияющие высоты книги – это целиком достижение издательской системы. Конечно, П. Нерлер легко нашел случай привести в примечаниях слова из «Гуманизма и современности», которые уже стали чем-то вроде эпиграфа к XX веку, а возможно, и к ХХI: «Если подлинно гуманистическое оправдание не ляжет в основу грядущей социальной архитектуры, она раздавит человека, как Ассирия и Вавилон». Несколько раз цитируется «Пушкин и Скрябин», и все эти цитаты должны привлечь особое внимание обделенного читателя.
С большинством остальных отсутствий можно примириться, учитывая характер издания и условия окружающей среды. Но досадно, что нет статьи «Пшеница человеческая», с ее апологией европейской (и русско-европейской) общности и характерной послереволюционной утопической тенденцией. Надо было бы дать также заметку о чеховском «Дяде Ване», интересную как пример «литературной злости», воспетой в «Шуме времени», или тех чудовищных несправедливостей, о которых писала Ахматова, вспоминая пристрастные оценки Мандельштама. Подобные «несправедливости» большого поэта всегда показательны либо – так в данном случае – для всей его эстетики, либо для определенного момента его пути – таков выпад против Ахматовой («паркетное столпничество») в «Заметках о поэзии». (Комментатор впервые указывает на близость этой оценки к устному высказыванию Пастернака о символистах, но следует иметь в виду, что Мандельштам еще в 1913 г. употребил выражение «Симеон Столпник стиля»; стоило привести в примечаниях и указанные ранее исследователями по тому же поводу строки Ахматовой: «Как будто под ногами плот, / А не квадратики паркета».) Заметка о Чехове перекликалась бы со статьей о МХАТе (да и другими статьями о сценическом искусстве), в книге было бы больше «свежего ветра вражды и пристрастия современников», благотворного в той атмосфере чопорности, в какую сгущено почитание классиков у потомков.
Однако дело не сводится к составу издания и его лакунам. Статьи, вошедшие в сборник «О поэзии», необходимо ставят нас перед вопросом: считать ли основным текст сборника или предпочесть, как в большинстве случаев сделано в американском собрании сочинений, текст первопубликаций? Составитель, следуя общепринятым текстологическим рекомендациям, воспроизвел последний прижизненный, значительно измененный текст. Понимая ценность первых редакций, он дал цельные фрагменты их в приложении (хорошо, что они набраны тем же шрифтом, что и основной текст), а некоторые разночтения привел в комментариях (это уже не так наглядно).