Однако очевиден ряд существенных отличий от воронежских замыслов, сохранявших, как показано выше, связь с тыняновским пониманием теоретически обоснованной истории литературы и предполагавших (хотя бы платонически) развить его на материале русской поэзии XX века. Теперь же и оптимист Рудаков, видимо, осознал, что объект его интереса не образует в «нашей науке» (гл. XVII) полноправных исследовательских тем. Говоря о «непростительных безобразиях» литературоведения, он как всем ясную данность констатирует: «Понятно, когда не знают своих поэтов XX века» (там же). За этим «понятно» – и гибель Мандельштама, и опыт конца 30‐х гг. вообще (и прогноз, оправдавшийся в ближайшую четверть века). Не исключено, что Рудаков знал статью Р. О. Якобсона «О поколении, растратившем своих поэтов», хотя бы в пересказе Мандельштама, который высоко ее ценил[1347].
Что касается литературоведческой методологии, то единственной областью, где тяга Рудакова к изучению формы еще могла хотя бы в некоторой мере реализоваться, было стиховедение на классическом материале – и он подготовил работу о стихе «Медного всадника»[1348], которая несколько раз упоминается в трактате.
Конечно, никак нельзя сказать, что обращение к стиховедению было только вынужденным. Но трактат показывает, что автор, во всяком случае, не намеревался ограничить себя стиховедением в строгом смысле слова (и тем более текстологией типа работы о Катенине – ср. в письме от 15 декабря 1935 г. о желании вылезти «из „текстологов“ в „гении“»). Трактат, помимо того что является реальным комментарием к стихам определенного периода, есть еще и опыт своего рода индивидуальной поэтики, свободно оперирующей элементами тематики, метрики и ритмики, композиции, поэтической лексикологии и синтаксиса, но в то же время – психологии творчества и биографии. Это смешение субъективных авторских показаний с положениями научного происхождения и назначения характерно для литературоведения между формализмом и структурализмом – в период, когда в России поэтика фактически перестала существовать. Обычно вместо нее использовали свидетельства писателей о творческом процессе, накоплении и отборе материала, поисках деталей, языковой работе и т. п., тогда как научную функцию стремились приписать сугубо идеологическим установкам (последнее имело место и в самой государственной идеологии, относительно которой утверждалось, что она основывается на научных посылках – «научный коммунизм» и т. д.). Текст Рудакова, однако, полностью свободен от советской догматики, что создает редкую возможность чтения в плане чистой истории филологии. Представления о «динамизации материала», о теме как абстракции, отвлеченной от конкретного словесного построения (гл. IV; ср. экспансию понятия «тема» в официальном литературоведении), восходят к формалистским источникам, а ряд наблюдений над тем, «как сделаны» стихи, перекидывают мост между этими источниками и позднейшими разборами и анализами поэтических текстов, характерными для филологии 60–70‐х гг. – времени возрождения поэтики.
Справка о первых публикациях работ, включенных в настоящий том
Становление жанра поэмы в творчестве Пушкина – Пушкинский сборник / Латвийский гос. университет им. П. Стучки. Студенческое научное общество. Рига, 1965. С. 3–21.
К изучению «Медного всадника» – Пушкинский сборник. Рига, 1968. С. 92–113. (Ученые записки Латвийского гос. университета им. П. Стучки. Т. 106).
О незаконченной поэме Пушкина «Тазит» – Пушкинский сборник. Псков, 1973. С. 59–76. (Ученые записки / Ленинградский гос. педагогический институт им. А. И. Герцена).
К вопросу о каменноостровском цикле – Проблемы пушкиноведения: Сборник научных трудов. Рига: Латвийский гос. университет им. П. Стучки, 1983. С. 26–44.
Отрывки из мыслей, наблюдения и замечания (Памяти разговоров с чествуемым за рюмкой чая) – И время и место: Историко-филологический сборник к 60‐летию Александра Львовича Осповата. М.: Новое издательство, 2008. С. 169–176.
Пушкинистские маргиналии – Тыняновский сборник. Вып. 13: Двенадцатые – Тринадцатые – Четырнадцатые Тыняновские чтения. М.: Водолей, 2008. С. 100–118.
1347
Устное мемуарное свидетельство об этом приводит Л. Флейшман в статье «Эпизод с Безыменским в „Путешествии в Армению“», см.: Slavica Hierosolymitana. 1978. Vol. 3. P. 197 (сноска 19). Статья Якобсона была помещена в сб. «Смерть Маяковского» (Берлин, 1931).
1348
В дополнение к сведениям Э. Г. Герштейн, опубликовавшей эту работу (выходные данные см. выше), укажем попутно еще на одну книгу, где упоминается еще находившаяся в рукописи работа Рудакова: