Таким образом, на разных этапах идеологической биографии русофильский элемент играл активную роль в системе воззрений Вяземского. Представления, связанные с антитезой «Россия – Запад», выступали в нескольких прагматических «значениях»: 1) западничество как приверженность просвещению и программе просвещенного государственного устройства; 2) «отрицательный патриотизм» как политическая оппозиция; 3) русофильство как оппозиция правительственной бюрократии (не антизападничество); 4) русофильство, противопоставленное духу времени, наступлению «демократии» (антизападничество); 5) русофильство, близкое или тождественное официальной народности («Святая Русь», стихи и публицистика времени Крымской войны)[224].
Другая группа высказываний Вяземского, которая должна быть сопоставлена с принятыми концепциями, – это суждения о Николае I. Известно, что их отношения характеризовались взаимной неприязнью. Но тем самым ставится вопрос о выраженных Вяземским в разное время положительных оценках личности и действий царя и других его суждениях, позволяющих предполагать такие оценки. Если эти высказывания не могут быть отведены указанием на заведомую неорганичность (сделаны для цензуры, исключительно в расчете на адресата, продиктованы сугубо конъюнктурными соображениями и т. д.), то они должны быть объяснены как реализующие систему воззрений, как идеологически значимые. При этом мы стремимся элиминировать психологическую сторону: если 2 февраля 1832 г. Вяземский сообщает жене, что царь, беседуя с ним на балу, хвалил департамент внешней торговли (вице-директором которого был Вяземский), и добавляет: «Виноват, доволен, и тем более, что разговор сей происходил между танцами, посредине залы, так что все видеть могли и видели <…>»[225], то нас интересует не это удовлетворение, противоречащее привычному психологическому облику Вяземского, а то, в какой мере оно может быть поставлено в связь с собственно идеологическими суждениями.
224
Следует отметить еще один аспект русофильства Вяземского, в котором основная антитеза принимает несколько иной вид: представление о России как о молодом и уникальном историческом и географическом образовании, малодоступном анализу средствами европейской науки и предстоящем непосредственно высшей творящей воле. Ср., напр.: «Козловский говорит, что с тех пор, как он здесь, то все теории его распадаются в прах, и оно точно так быть должно. <…> Россия не государство, а мир; мир же управляется не безусловною системою, а Провидением. <…>» (Остафьевский архив… Т. 3. С. 308). Это до некоторой степени схоже с тютчевским «Умом Россию не понять». Русофильство «европейцев» Вяземского и Тютчева в сравнении с собственно славянофильством могло бы быть предметом специального рассмотрения. В этой связи в дополнение к уже отмеченным в литературе примерам поэтического взаимовлияния Тютчева и Вяземского следует учесть перекличку трех последних строф стихотворения Вяземского «Степь» и второго из тютчевских стихотворений, печатающихся под заглавием «На возвратном пути». Близость их кажется полемикой Вяземского с Тютчевым, что, однако, исключается – стихотворение первого написано десятилетием раньше (1849). (По-видимому, не исключено знакомство Тютчева со «Степью» до ее опубликования в 1862 г. в сборнике «В дороге и дома».)