Манера написания текста лаконична и инструктивна. Она «баухаузовская» по своему духу, а определенная афористичность в Дессау была в моде, ведь нельзя забывать и знаменитое выражение зодчего Людвига Мис ван дер Роэ — «Bainahe Nichts» [«почти ничего» (нем.).] (этот архитектор, заметим, вскоре станет последним директором Баухауза). Опыт такой новой научной прозы складывался у Кандинского под влиянием стремления к категориальности гуссерлианского толка и, что важно, собственных ранних сочинений по экономике и этнографии. Такой стиль будет сохраняться и в парижских статьях 1930-х годов. Но до известной степени, ибо можно заметить, что у Кандинского «ничто и никогда не пропадало», и его самообучение все время развивалось (это можно видеть и в его живописи, и в его теоретических изысканиях, и в его эссе и поэтических экспериментах). Однако игровое начало там заметно побеждало: строгость и лаконизм порой взрывались пассажами с поэтическими тропами, индивидуально-ассоциативными. Такой текст не до конца ясен и не может быть адекватно «прочитан». Что, впрочем, заранее и предполагалось. Кандинский бывает темен тогда (как в особых местах священные древние книги), когда и говорит о «темном», допускающем множество интерпретаций не только автора, но и читателя. Эффект таких отрывков — их некоторая «сюрреалистичность», что диктовалось рядом важных обстоятельств. Например, стремлением «соответствовать» новым художественным исканиям в живописи, где откровенно проявляются новый мифологизм и невольная «стилизация», связанная с тем, что эти тексты переводились на французский (реже английский), скорее всего, с русского (литературными французским и английским языками Кандинский не владел). Так как большая и важнейшая часть текстов появилась в парижском журнале «Cahiers d'art», издаваемом Кристианом Зервосом, другом многих художников и поэтов Франции, то временами чувствуется «его рука», ощутимая в богатстве медицинской, биологической, ботанической и психологической терминологии, которая «осюрривала», как мы теперь можем сказать, тексты Кандинского. Собственно, Кандинский готов был подойти к личной интерпретации многих идей, лежащих в основе учений 3. Фрейда и К. Юнга, а именно о врожденном мифологически-бессознательном... Однако большая жизнь мастера подошла к концу, а обстоятельства новых военных лет не могли бы способствовать новым публикациям.
У Кандинского имелось важное и глубинное свойство творческой эволюции (весьма трудно сказать, была ли она запрограммирована изначально или же возникла под влиянием внешних обстоятельств, хотя возможно и то, и другое) подходить к конечным рубежам расцвета какого-нибудь явления если и не самым последним, то в числе таковых (к импрессионизму, к стилю модерн и символизму, к экспрессионизму и т. п.), и всегда находить средства для прорыва в будущее. В конечном итоге стоит вспомнить, что и первые абстрактные композиции появились задолго до его знаменитой абстрактной акварели 1910 (1911-1913?) г., хотя историю и интерпретацию этого вида искусства мы понимаем во многом «по Кандинскому».
* * *
Василий Кандинский принадлежит к числу пишущих художников, таких как Леонардо да Винчи, Вазари, Хогарт, Делакруа, Крамской, Синьяк, Гоген, Бенуа, Петров-Водкин, Фаворский, мастера Востока... И пусть каждый из них — а имен здесь, конечно, намного больше, чем названо, — брался за перо согласно своим особым внутренним побуждениям, да и избранные жанры и результаты были различны (у кого научный трактат, у кого художественная критика, эссе или письмо), но важно общее: слово порой помогало мастеру прояснить для себя и для других собственные позиции в искусстве.
Правда, при всем интересе, который вызывают тексты художников, то есть при желании понять «кухню» их творчества или, полнее, суть искусства в целом, надо иметь в виду и некоторые особенности такого словесного творчества. Опасно их «примеривать» буквально к той или иной картине и статуе или же «иллюстрировать» ими историю искусства. Дело не в том, конечно, что тексты эти субъективны (в чем их прелесть и ценность), но в том, что они всегда преследовали определенную цель: пропаганды — в той или иной степени — многим (правда, у Ван Гога в письмах есть лишь один первоначальный адресат, а ныне они известны всем), при освоении широких эстетических воззрений, и своих собственных, и эпохи, в которой творили, идей, расчищающих место для утверждения своего искусства. Поэтому некий подтекст имеется, он важен, хотя и не всегда определим.