И я позволю поставить себе простой вопрос: может ли каждый первый встречный решать все вопросы в области искусства? На этот простой вопрос ответит всякий способный к мышлению человек, который задумается над ролью и целями художественной критики. Между публикой и художниками лежит глубокое различие в том, что последние отдают большую часть жизни тому делу, которому публика снисходительно дарит лишь немногие часы своего досуга. А потому-то, что для художников является трудным, ответственным, серьезным и главным делом, для публики — только один из способов внести разнообразие и пестроту в свою, совершенно чуждую искусству жизнь. Вследствие этого различия и возникло в глубине времен глубокое непонимание публикой жизни, задач и дела художников. Это непонимание настолько глубоко, что даже деятели одной области искусства не могут вполне проникнуть в жизнь другой и, таким образом, являются публикой по отношению к чуждой им области искусства.
Так, такой великий писатель и выдающийся художник пера, как гр. Л.Н. Толстой, представляет из себя «одного из толпы» в живописи. Потому что только совершенно чуждый живописи человек может определять цели художника, как это делает он в своей книжке об искусстве[25]: художник есть человек, который отдает свою жизнь тому, чтобы уметь нарисовать(!) все, что ни попадается ему на глаза[26]. Это только то мнение о задачах художника, в котором пребывает огромное большинство публики. И только ничтожному и неизвестному меньшинству этой публики художник может и хочет показать те богатства, которые человеку дарит природа, и те сокровища, в которые могут быть превращены эти даровые блага природы талантом и знанием. Это меньшинство публики может увеличиваться более или менее быстро. Увеличение этой избранной группы людей зависит в значительной мере от того, находятся ли такие люди, которые по особой любви к искусству отдают много времени и труда изучению искусства, которое существует уже так давно, в котором сделано так много, что знакомство даже с самым существенным требует много серьезной работы. Эти люди должны: 1) уметь найти ценное в работе того или другого художника и 2) указать это ценное другим — открыть слепым глаза. Понятно, что для выполнения уже первой задачи надо обладать особым острым художественным чутьем, нужно иметь особые глаза, уловляющие особую, благородную и не пошлую рыночную красоту, особые нервы, которые способны созвучать лишь истинно прекрасному. Эти люди должны уметь понимать то, что художник берет из природы и силою своего таланта и знания очищает от ненужных примесей, претворяет в художественное произведение. Эти-то люди и имеют право на имя критиков. Есть эпохи, в которые художники сразу открывают целые новые области красоты в природе, которых не видели их предшественники, и, пораженные ими, стремятся с особою силою выделить эти новые перлы из общей массы природы, чтобы показать их и другим. И в эти эпохи уметь оценить труды художника является делом еще более сложным, нежели обыкновенно: тут нужно еще больше чутья, еще острее глаз, еще впечатлительнее нервы. А потому эти эпохи так же трудны для критиков, как и для художников. Уже не в первые дни такой именно эпохи живем и мы.
Серьезный и полезный критик не может, как было уже сказано, ограничиться лишь оценкою явления, так как на его же обязанности лежит сделать это явление доступным менее чутким людям, объяснить его другим. Почувствовать хорошее, полусознательно оценить прекрасное может каждый чуткий человек, но внести в свое чувство элемент сознательности и понимания — более трудная задача, для разрешения которой необходимо знание. Только обладающий в должной мере обоими качествами человек — острою чуткостью и знанием — может быть критиком, только такой критик может быть желателен и полезен.
I
Посмотрим же, насколько удовлетворяют этим двум необходимым требованиям гг. русские критики (в преобладающем большинстве). У меня под руками небогатый материал, состоящий почти исключительно из «критических статей», помещенных в разных, главным образом московских, изданиях за этот новый год нового века. Но, право же, не стоит труда собирать этот материал, особенно дорожить его полнотою, когда две-три выписки так бесконечно характерны[27]. Был в старину, как говорил Андерсен[28], странный король: воображая, что он облачен в пышные одежды, он нагишом шел по улицам, и толпа приветствовала его и восхваляла его одежды. И все это случилось только потому, что было сказано хитрыми людьми, укравшими весь дорогой материал для одежды короля, что лишь глупец не может видеть этих, ими будто бы сделанных, не существующих одежд. И есть, скажу я, опираясь на свой материал, и ныне люди, которые убеждали других, что они с ног до головы покрыты доспехами знания и чувств, и ходят также нагишом и так же самодовольно выслушивают почтительные приветствия толпы. Одни из них ничем не прикрывают наготы своей, другие стыдливо навешивают на себя лоскутки случайно пойманного знания, мимоходом уловленных терминов, имен и определений. Не пора ли снять эту маску с маститых и еще не маститых ценителей искусства и открыть этот старый обман? Я это сделаю сначала с одной группой, с критиками вовсе нагими. А потом и с другой, с теми полунагими, на которых болтаются жалкие лоскутья пустых слов.