В связи с заочным участием Кандинского в работе этого съезда заметим, что художник пользовался любой возможностью познакомить широкую публику в России со своей теорией искусства. Опубликованная в 1910 г. в Одессе статья «Содержание и форма» заключала в себе как бы некий проспект книги «О духовном...». В том же 1910 г. в Москве в довольно узком кругу музыкантов, философов, ученых художник прочел двухчасовой доклад, где были изложены положения этой работы. В декабре 1912 г. в Петербурге был прочитан доклад «Мерило ценности картины». Все эти, да и многие другие факты свидетельствуют о том, что художник воспринимал себя участником российской артистической жизни и стремился органично усвоить русскую эстетическую традицию. Наиболее красноречиво об этом говорит само содержание художественно-теоретических концепций Кандинского. Когда сопоставляешь эти концепции с мыслями далеких и близких предшественников или современников художника, связь его с российскими истоками становится очевидной.
Принадлежность Кандинского русской традиции достаточно наглядно высвечивается при сравнении его теоретических положений с концепцией русского символизма. Прежде всего — литературного. В живописи русский символизм не имел своей собственной теоретической программы и развивался спонтанно — скачками, почти не создавая последовательной непрерывной линии движения и в основном ориентируясь на те положения, которые были выдвинуты литераторами — в большинстве случаев поэтами.
Литературный символизм развивался в борьбе с позитивизмом, который во второй половине XIX столетия завоевал, казалось бы, незыблемые позиции в разных областях культурной жизни, в общественном мировоззрении и в представлении людей о мироустройстве. Эти представления были главным объектом критики и предметом преодоления для Валерия Брюсова и Вячеслава Иванова, Андрея Белого и Александра Блока. Подобная антипозитивистская позиция была и для Кандинского основой его практических и теоретических исканий. Речь при этом не идет о прямых заимствованиях, а скорее о той общей атмосфере в среде интеллектуалов, которая складывалась еще в 1890-е годы — в то самое время, когда оживлялись традиции русского романтизма и обретала популярность философская концепция В. Соловьева.
Кандинский, как и символисты, полагал главным предметом постижения не внешние проявления реальности, а их внутренний, глубинный смысл. Апология внутреннего, скрытого за поверхностью явлений — вот главная особенность всех основных теоретических положений Кандинского. «Внутренняя необходимость», «внутреннее звучание», «внутренняя вибрация», «внутренний элемент» — эти термины не сходят со страниц его книги «О духовном...» и многочисленных статей. Явления жизни сохраняют в его представлении свою тайну, и он об этом тайном говорит «языком тайны», что открывает путь к постижению внутреннего смысла бытия. Разумеется, художник не является в этом своем качестве первооткрывателем. Стремление раскрыть внутреннюю сущность человека, природы, социальных взаимоотношений в течение многих веков сопровождало творчество художника и мысль теоретика. Даже в годы засилья позитивистских представлений о мире и о жизни — на рубеже 1870-1880-х годов — И. Крамской выдвигает идею «внутренней необходимости», имея в виду приоритет мысли во взаимоотношении мысли и формы[8]. А в более ранний период эта идея была двигательным началом в творчестве романтиков, в том числе немецких и русских. Но у символистов и Кандинского она определяет магистральный путь постижения художественной правды и высшей реальности.